Недаром же в гербе Парижа красуется корабль.
Как зачарованный смотрел русский путешественник на прославленный Лувр, на величавый собор Парижской бого­матери...
По вечерам улицы Парижа заливал яркий свет газовых рожков. Сияли огнями стройные колоннады театров. Мага­зины ослепляли сказочной роскошью витрин. Какое разнооб­разие и изобилие товаров, рассчитанных на самый прихот­ливый вкус! Взгляд прохожего манили драгоценности, тон­чайший фарфор, картины, шелка, старинная бронза и причудливые изделия модных (портных. А мимо магазинов непрерывной вереницей катились щегольские экипажи, в ко­торых восседали баловни судьбы.
Но стоило оторваться от ослепительных витрин, и слух ловил отчетливое постукивание по тротуарам деревянных башмаков. То возвращались по домам после долгого рабо­чего дня на фабриках и заводах парижские блузники. Рядом с ними брели швеи, прачки, поденщицы с изможденными ли­цами.
Нет, не для рабочего люда сияли витрины роскошных магазинов. Рабочим не хватало скудного заработка даже на хлеб и молоко для детей. Нередко можно было увидеть, как на улице, подле дорогого ресторана, бедная женщина с за­вернутым в лохмотья ребенком на руках падала без чувств от голода...
Еще в июле 1830 года парижский народ поднял восста­ние и свергнул короля. Но плоды победы достались богачам. На смену одному королю пришел другой, ныне царствующий Луи-Филипп, ставленник банкиров и биржевиков. Новым правителям казалось, что Франция благоденствует. И в са­мом деле: барыши дельцов и спекулянтов росли с невероят­ной быстротой. Трудовой же народ был обречен на новые еще более жестокие лишения. Контрасты парижской жизни бросались в глаза на каждом шагу.
Русский музыкант зорко присматривался и прислушивал­ся. Он заходил в кофейни и бистро, куда забегают на пере­путье парижане. Однажды к столику русского путешествен­ника подсел молодой француз. Разговор вскоре стал откро­венным.
- Да, сударь, - рассказывал Даргомыжскому собесед­ник, - горестны для народа плоды политики нынешних пра­вителей Франции. Бедняки умирают от голода, а богачи - от обжорства. Может быть, вы не поверите, если скажу, что дети наших пролетариев не знают детства. Они начинают работать тогда, когда им впору еще только играть в иг­рушки. А трудовой их день длится на три часа дольше, чем у каторжников. Клянусь, это именно так. Но так продол­жаться не будет!
Посетитель кофейни с силой стукнул по столу.
- Франция, - продолжал он, понизив голос, - похожа на вулкан, из глубины которого доносится по временам гроз­ный гул. И она придет, истинная революция, желанная на­роду!
Молодой патриот после короткого молчания снова заго­ворил:
- Если русский путешественник хочет поближе познако­миться с нашими недугами, пусть не поленится заглянуть хо­тя бы вот в эти газеты и журналы, - француз указал на стойку, где громоздилась кипа иллюстрированных сатириче­ских изданий.
Даргомыжский стал знакомиться с ними сразу же после приезда в Париж. Эти бойкие, злые, остроумные журналы и листки-памфлеты расхватываются мигом и зачитываются до дыр. Прочитаешь эти издания и точно заглянешь в беспо­щадное зеркало. Один острослов едко заметил, что от этих злых памфлетов седеют министры, давно потерявшие способность краснеть. Да что министры! Язвительные стрелы ле­тят в самого короля. И перед читателем мгновенно блекнут пышные декорации, которые прикрывают пустоту, лицемерие и алчность тех, кто правит судьбами Франции.
Даргомыжского так и подмывает описать все это в пись­мах на родину. Александр Сергеевич уже взялся было за пе­ро, но тотчас возник перед глазами призрак русского цензо­ра. Нечего и думать, что подобное письмо дойдет по назна­чению. Но он перехитрит бдительных царских чиновников. Для отвода глаз он, как бы между прочим, объявит в пись­ме, будто совсем не интересуется политикой, а потому, мол, читает в кофейнях только юмористические журналы да лист­ки и, кстати, приведет их названия. Едва ли разберется в них русская цензура. А родным, особенно отцу, будет ясно, что за литературу усердно изучает в Париже Александр Дарго­мыжский. Если же не все поймет Сергей Николаевич, авось, объяснит ему мсье Мажи, бывший Сашин гувернер, до сих пор поддерживающий дружеские отношения с семьей Дарго­мыжских. Но если бы и озадачился Сергей Николаевич при­страстием сына к каким-то французским листкам и карика­турам, сын скрывать не станет: все его симпатии - на сто­роне народа.
А путешественника, как явствует из дальнейших писем, занимают вещи, казалось, вовсе не относящиеся к целям его поездки. К чему бы ему, например, судебные процессы? Но чуть не всякий день молодой музыкант с неослабным инте­ресом слушает уголовные дела.
О, как захватывают его все эти житейские драмы! Ни один роман, повествующий о вымышленном событии, не идет в сравнение с происшествием, где действуют живые лица и обнажается неприглядная изнанка жизни.
- Быть всего этого свидетелем, следить за развитием и раскрытием дела для меня занимательнее всего на свете! - признается в письмах Александр Сергеевич. Ибо подлинная жизнь, со всей подчас жестокой правдой, иными словами, жизнь в натуре, всегда будет притягивать к себе его внима­ние.
Даргомыжский охотно бы поведал в письмах на родину еще и о политических процессах, которые посещает с не мень­шим усердием. Не далее как на днях слушал он дело из­вестного литератора, обвинявшегося в печатном оскорблении короля Людовика-Филиппа и королевской фамилии.
Но тут Александр Сергеевич даже не подумал взяться за перо: коснись в письме он этой щекотливой темы, никакими хитростями ему не удастся провести цензуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45