Нет,
брат, ты у меня живым не уйдешь сейчас из рук. Судьба--бездеятельность! А
если судьба обрекает на деятельность? А? Не хочется? А если судьба тебя
избрала героем, вождем, организатором, воителем? А? Попался? Если ты сам, по
своей воле действуешь, то что же, значит, судьба не может заставить тебя по
твоей же воле действовать? Судьба -- бездеятельность! Эх, ты, жалкая
азиатчина! А я вот тебе говорю: да, жизнь есть, и судьба есть, а я не боюсь
ничего. Я свободен! Я по своей воле действую. Я по своей воле умру. Да, да!
Слышишь ты? По своей воле умру. Умру не потому, что смерть пришла. А умру
потому, что так хочу! И не самоубийство, а естественно так. И все-таки я
этого хочу. Слышишь, Юрка? Жизнь есть смерть, сказал ты, и смерть есть
жизнь. А я тебе скажу: жизнь есть судьба, и судьба есть жизнь. Свободная,
вольная, радостная, веселая, бодрая, вечно юная жизнь моя -- это и есть моя
судьба! Я -- кузнец своей свободы, я -- повелитель моей судьбы. Я -- судьба.
Я -- носитель судьбы. Судьба мыслит моей свободой. И я даже в смерти своей
свободен, свободен от судьбы. Судьба сама освобождает меня от судьбы. Моя
судьба -- быть свободным от судьбы!
Юрка в этом ничего не понимал. Способный, талантливый малый, много
читавший и думавший, много учившийся, не смог понять моей новой идеи,
осенившей меня во время разговора с ним. Правда, и я тогда смог выражать ее
только довольно косноязычно и темновато.
Так мы с ним и расстались, ни в чем не убедивши друг друга, потому что
скоро подоспели наши поезда и разговор пришлось прекратить.
Но я вышел из-за этого стола обновленным, ободренным, утешенным. Новая
идея преобразила меня. И Юрка был косвенно причиной этого. Правда, это не
его идея. Это моя сокровенная идея, долго тлевшая во мне, незаметно для меня
самого; и теперь, под влиянием Юркиных мыслей о жизни, она запылала во мне
ярким пламенем, и я с трудом мог формулировать отдельные и бесчисленные
мысли, восстававшие из этого горячего пламени.
II
Вот она, новая и простая идея: что именно живет? кто именно живет? Я
убивался несправедливостью жизни, ее жестокой и беспросветной запутанностью,
ее слепым и диким напором, сметающим все высокое и ценное. Но Юрка так ярко
все это мне разрисовал, что я почувствовал тут настоящий тупик: если
оставаться в самой жизни; если упиваться вопросами самой жизни и только
жизни; если ничего не видеть сверх жизни, над жизнью; если не
выйти за пределы непосредственно протекающей жизни, мы оказываемся во власти
судьбы: темной, слепой, беспросветной, жесточайшей, бесчеловечной, звериной
судьбы, самого настоящего, самого буквального Рока, перед которым никто не
имеет права на самостоятельность и на который взглянуть-то невозможно, ибо
немеют уста и холодеет тело.
Надо стать выше жизни; надо возвыситься над этой, как говорил Юрка,
липкой, вязкой, тягучей, тестообразной стихией жизни; надо быть зрячим, а не
слепым; надо действовать, а не быть объектом действия; надо строить жизнь, а
не жить, чтобы жизнь тобою строила черт знает что.
Знание -- вот та великая сфера, вот та великая сила, которая
стоит выше самой жизни и в которой сама жизнь находит свой смысл и свое
оправдание. Знание -- вот чего не хватает голой жизни, обнаженному процессу
рождений и смертей, бессмысленному потоку жизненных порывов, всей этой
слепой стихии роста, питания и размножения. Знание -- вот единственно, что
противится судьбе и что способно ее преодолеть. Знание -- благородно,
возвышенно, спокойно, бестрепетно. Знание -- это единственная область, где
нет истерики жизни, нервоза бытия, слабоумия животности. Знание -- это
бесстрашие, стойкость, героизм. Знание -- это свобода. Кто знает мало, тот
суетлив, пуглив, всего боится, от всего зависит. Кто знает мало зла, тот
трепещет, страшится, ужасается, прячется. Но кто знает много зла, кто знает,
что весь мир во зле, что вся жизнь есть катастрофа, тот спокоен, тому ничего
не страшно, тот не хочет никуда прятаться, тот благороден.
Можно ли остановиться на жизни? Жизнь ведь, взятая сама по себе, --
разве не путаница, разве не хаос, разве не отсутствие смысла? Чистый и
беспримесный поток жизни -- разве не издевательство над всем святым, разве
не насилие над личностью, разве не сплошное коверканье естественно простых
людских отношений, именуемых обществом? Зачем, почему, на каком основании,
для каких целей я родился? Я не хочу жить. А я вот родился. Разве я виноват,
что я родился? Жизнь -- трудна, тягостна: ребенком человек слаб, глуп,
ничтожен, гибнет без призора и помощи; стариком человек -- то же самое: и
слаб, и глуп, и ничтожен, и гибнет без призора и помощи; а ведь детство и
старость отнимают у иного целую половину жизни! Что же остается? Остается
молодость и зрелый возраст? Но вычтите болезни, сон, подготовку к жизни;
вычтите все задержки, неудачи, ошибки; вычтите из этой зрелой жизни все
нежизненное, все помехи и преграды к жизни, все провалы. И вот для этого-то
ничтожного остатка подлинной жизни я и родился? Для этих-то минут счастья,
свободы, ласки, для этих-то ничтожных мгновений, промелькнувших в жизни и
захлестнутых ею, я и должен был целую жизнь есть, пить, спать, бороться за
существование, находить средства для жизни, работать, изворачиваться,
комбинировать, барахтаться? И выходит так, что я же и должен почему-то
находить себе пищу и питье. Не я себя создал, не я придумал эту самую пищу и
питье, -- я-то сам, может быть, и вовсе не хочу жить, -- так нет же:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36