-- Не знаю.
-- Что тебе есть и пить надо, не знаешь?
-- Не знаю.
-- А зачем же ты ешь и пьешь?
-- А я почем знаю, зачем я ем и пью?
-- Тебе же хочется есть и пить?
-- Мало ли чего. Мне вот иногда по морде хочется дать. А ведь не даю
же.
-- По морде не даешь, а ведь хлеб-то кушаешь?
-- Ну и что ж тут умилительного?
--А то, что тебе это полезно и ты знаешь об этой пользе и согласно
такому знанию и кушаешь.
-- Вранье! Червяк ни черта не знает, а сосет воду всем телом.
-- Значит, ему это полезно, а польза есть причина его действия.
-- Вранье! Бабочка летит на огонь -- это тоже ей полезно?
-- Это ей приятно. Приятность, наслаждение, тоже может быть принципом
действия, хотя, по-моему, это и дурной принцип.
-- Сколько же у тебя принципов действия?
-- Да дело вовсе не в количестве принципов действия, а дело в том, что
вообще надо действовать.
-- Вот этого-то "надо" ты и не доказал. Ты все время указываешь на
слепые факты: ешь, мол, да пьешь или живешь-де, а не умираешь. Ну, что ж!
Все это слепые факты. Так оно действительно есть. Но почему оно есть, почему
оно так есть, а не иначе, и почему я должен именно так действовать, а не
иначе, да и вообще почему я должен действовать, а не наплевать на все, --
этого ты мне ничего не доказал.
--Да наплевать на все--это тоже есть действие!
-- Я и не говорю, что я наплевал. Я только говорю, что никто не имеет
никакого права заставить меня ни действовать, ни плевать.
-- Да совесть-то у тебя есть или нет? Совесть-то разве не заставляет
тебя действовать?
-- Совесть у всех разная.
-- Одна.
-- Разная.
-- Одна.
-- Совесть, дружище, у всех разная. Потому-то драка и происходит. Оба
дерутся, и оба по совести!
-- А все-таки истина одна.
-- А совесть тоже одна?
-- Ну пусть совесть разная. Совесть может оказаться и незатемненной. Но
истина-то уже, безусловно, одна.
--А кто знает истину?
--Да вот хоть ты знаешь истину, что надо спать, если фактически
ложишься спать.
-- Опять "фактически"! Да мало ли что происхдит "фактически"!
Фактически я тоже действую. А ведь весь вопрос в том, нужно ли действовать и
ради чего, ради кого надо действовать и какой смысл действия.
Вот разговор, из которого ясно, во всяком случае, одно: действие,
деятельность, практика, даже моральные поступки и нравственная воля еще не
есть мудрость жизни, которая стала бы выше судьбы. Еще надо откуда-то брать
принципы действия; еще надо знать как именно действовать, во имя чего
действовать. Вот этого "во имя" и нет в самом волевом поступке. Кроме того,
всякий волевой акт рано или поздно наталкивается на сопротивление. Наша
деятельность часто прерывается, а в конце концов и просто кончается раз
навсегда. И судьба водворяется во всей своей неумолимости, во всей
неотвратимости. Смерть -- критика всякого действия.
-- Ты действуешь? Хе-хе! Пока жив! А если не живешь? Хе-хе!
Да. Судьба непреодолима моралью так же, как она непреодолима наукой.
Мудрость жизни не захватывается внешней практикой человека так же, как она
несводима и на отвлеченные законы природы.
Не этой мудрости жизни я ждал.
x x x
Особенно не по нутру была мне одна мудрость, которая, казалось бы, на
первый взгляд по крайней мере, по своему содержанию ближе всего подводила к
переживаемому мною, но еще не формулированному новому. Это мудрость красоты,
поэзии, музыки, искусства вообще.
Одно время мне казалось, что здесь я уже нашел якорь спасения. В самом
деле, разве не мудрость это -- все наши писатели, поэты, композиторы? Разве
не мудрость это -- Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский? Какую же
еще мудрость надо? Разве не нужно было всем этим писателям погрузиться
глубоко-глубоко в содержание жизни и ее общих законов, разве не нужно было
видеть тайные и притом глубочайшие основы жизни, чтобы создать все эти
великие художественные образы?
Но и эта мудрость скоро обнаружила мне свою слабость. Я понял, что
созерцание жизни, даже самое глубокое, никогда не способно заменить самой
жизни. Я понял, что созерцание красоты, при видимой своей мудрости и
глубине, слишком отдаляет нас от жизни, слишком изолирует нас, слишком
делает нас бездеятельными. Я вовсе не стою на том, что мы обязательно и во
что бы то ни стало должны бегать туда и сюда, непрерывно мыкаться и
трепаться. Нет. Но созерцание красоты слишком изнеживает нас, слишком делает
нежизненными, слишком балует нас. Созерцание красоты развращает нашу волю,
расслабляет двигательные центры нашей души, усыпляет нашу энергию и
погружает в сон, в какое-то чудное сновидение все наше внутреннее "я". После
красоты и искусства мы просыпаемся к жизни, как после обильного пиршества, с
больной головой, с глазами, как бы наполненными песком, с тяжестью в груди и
сердце. В искусстве есть замечательный опиум, влекущий нас от жизненных
задач и погружающий в прекрасные видения, за которыми следует, однако,
тяжелое пробуждение, и толпой встают нерешенные и только временно и
насильственно отстраненные вопросы жизни.
Нет... Не то! Не это есть подлинная и настоящая мудрость жизни.
Где же она? И как ее назвать?
III
В жизни, в морали, в красоте заложены семена мудрости жизни, но развиты
в них односторонне. Прежде чем сказать, где мудрость, не нужно ли еще раз
пересмотреть эти три области, но уже с новой точки зрения, с точки зрения их
несамостоятельности и того частичного, что каждая из них вкладывает в
мудрость жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36