-- В наше время так мало радости... У детей так мало развлечений...
Словом, я был побежден и физически, и психологически. Я не мог
поколотить Мишку, а мои родители не могли переубедить его родителей. Так и
остался этот инцидент на всю жизнь как несваренный кусок в желудке. И я еще
до сих пор не знаю, куда мне его деть.
Счастливая, ласковая, нежная, милая, безоблачная пора раннего
детства... да только вот если бы не этот Мишка проклятый... Еще и до сих пор
слышу этот жалкий визг щенят, которые оставались калеками на всю жизнь и
которые уже не могли бегать или ходить, а как-то мучительно ползали на
сломанных лапах, доставляя себе боль при каждом малейшем движении. Этот визг
стоит у меня в душе целую жизнь; и еще не было у меня такой радости и такого
счастья, чтобы я смог целиком его забыть или чем-то заставить молчать. Когда
я слышу на улице собачий стон или вой, вся эта картина Мишкиных занятий
возникает у меня в сознании, как будто бы это было только вчера; и тело у
меня начинает трястись от гнева, ужаса, тоски, отчаяния, бессилия и
возмущения так же, как тогда у собачника.
x x x
Последующая жизнь не стерла этих счастливых, ласковых, нежных и прочих
воспоминаний о детстве. Нет! Мишка рос и ширился у меня в душе. Не надо
примеров из моей жизни. Их, к сожалению, было слишком много. Гораздо хуже
то, что узнал я из науки, будучи на школьной скамье.
x x x
Мучительны, давящи были у меня размышления о жизни. Я думал:
-- Как же так? В природе все так стройно и красиво, все так закономерно
и целесообразно. Что же такое человеческая жизнь? Когда на уроках
космографии учитель о предсказании затмений говорит в физическом кабинете,
как вычислили на доске момент падения тела в машине Атвуда, так оно в ту же
секунду и упало, -- до того все это четко и стройно, до того все точно и
целесообразно. А что же такое человеческая жизнь? Зачем живет Мишка? Разве
нельзя без него? Зачем эти Мишки отравляют весь воздух, которым дышит
человечество? Зачем память о нем навязалась мне на целую жизнь и испортила,
омрачила всю эту жизнь? Зачем люди проливают кровь, уничтожают один другого,
наслаждаются страданиями других людей, неистовствуют, бешенствуют,
зверствуют? Зачем существуют звери? Может ли человек при этих условиях
оставаться спокойным? Можно ли улыбаться после этого, можно ли получать
радость от солнца и тепла, от ласки и дружбы, от удачи и достатка? Не есть
ли жизнь та пещера Трофония в Древней Греции, куда люди заглядывали и, если
заглядывали, то теряли на всю жизнь возможность смеяться и улыбаться? Не
лучше ли жизни смерть? Не лучше ли, не мудрее ли кончить эту трагикомедию
раз навсегда, чтобы уже не смеяться и не плакать, не петь и не играть, но
зато и не убиваться, не терзаться, чтобы вместе с поэтом сказать о себе:
Тише! О жизни покончен вопрос.
Больше не надо ни песен, ни слез?
Так часто размышлял я в своем уединении, разыскивая тайну человеческой
жизни.
Я шел к тем, кого считал умным и знающим, и спрашивал их. Мало я
получал удовлетворения от этого.
Школьником я не раз приставал к своему учителю биологии, ища
разъяснения мучительной загадки жизни.
-- Да ведь это очень просто, -- говорил он, щеголевато покручивая свои
усы. -- Чего ты убиваешься? Не понимаю. Ну, кошка съела мышонка. Велика
важность! Ну и съела. Ну так что же? Ты ведь говядину ел? Ел. Ну, так что ж
ты бубнишь? Есть хочется, и -- баста. Естество такое. Ведь кошка есть
хотела? Хотела. Ну так чего ж! Не подыхать же ей! Жизнь -- это инстинкт.
Мудрость такая природная. Если хочешь жить, борись. Ну, я не говорю там,
конечно, чтобы ты... того... сам, что ли, убивал... Зачем же? Ну а
все-таки... На то и щука в море, чтобы карась не дремал.
Я возмущался.
-- Иван Петрович, -- горячился я, -- невозможно! Вы говорите, что все
это естественно?
-- Ну конечно, естественно. От природы так дано, --- отвечал Иван
Петрович.
-- Иван Петрович, -- горячился я, -- хочется послать к черту эту вашу
природу.
-- Ну что ж! И пошли. Да толк-то какой? Или ты думаешь, что от твоей
чертовщины что-то изменится?
-- А у вас какой толк? Вы смотрите на кровь, на убийство, на жесткость,
на все кровавые сладострастия жизни, и -- что же? Посматриваете и усики себе
покручиваете.
-- Чудак ты человек, -- добродушничал тот. -- А что же остается делать?
Ведь если бы оно было противоестественно, это можно было бы устранить. Да
оно и само долго не продержалось бы. А ведь раз оно естественно, то как же
ты против естества пойдешь?
-- Пойду!
-- Против природы?
-- Против природы!
-- Да ведь это бунт против жизни!
-- Это бунт против холуйства перед жизнью. Довольно вы нас учили
идолопоклонствовать перед жизнью. Жизнь -- это болото, невылазная лужа. Не
во всяком же болоте мне тонуть. Подумаешь, "жизнь"! Кулаком в морду вашей
жизни! Пусть замолчит, сократится, пусть знает свое место, пусть перестанет
нахальничать, издеваться, глумиться над всем святым. Пусть попридержит кровь
и не пожирает живого тела. Пусть будет поскромнее. Пусть будет шире, выше,
благороднее, спокойнее, мудрее, человечнее, наконец!
-- Хо-хо-хо-хо! -- от души хохотал Иван Петрович. -- Ну и сказанул! Ну
и дербалызнул! Уморил! Ей-богу, уморил. И какое эдакое благородство. Я-де (
вот что. Ты-де мне не тычь, я не Иван Кузьмич. Я-де вам еще покажу.
И-о-го-го-го! Я-де вам еще пропишу ижицу. А? Хорош! Ей-богу, уморил.
-- Вы, Иван Петрович, не увиливайте от вопроса, -- горячился я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36