Наука есть знание общего. Знание единичного как только
единичного, знание отдельного и случайного в его отдельности и случайности
не есть знание. Это -- слепое ощущение, слепое животное осязание --
неизвестно кем и неизвестно чего. Все частное, отдельное, случайное, текучее
становится чем-то только в условиях своего общего значения. Вот чем
богата наука, и вот без чего нет мудрости. Общее -- вот что освещает и
осмысляет все частное, все частичное, все случайное, все уединенное и
отъединенное. Общий закон, общий вывод или хотя бы какое-нибудь общее
наблюдение -- вот где знание и вот где начало преодоления смутного животного
хаоса ощущений.
Но в том-то все и дело, что мудрость жизни не есть только знание. Она
есть нечто общее, но она не есть только знание. В знании всегда есть
какое-то противостояние познающего и познаваемого. Чтобы познать предмет,
надо, прежде всего, не быть самим этим предметом. В дальнейшем,
познавая, мы можем как угодно близко и внутренне с ним сливаться. Но чтобы
было знание, надо сначала тому, кто познает, не быть тем самым, что он
познает. Познание есть всегда разделение, отделение, противоположение. Чтобы
познать предмет, надо сравнить его с другими предметами; и для этого
необходимо выйти за пределы этого предмета. Вращаясь только в пределах
предмета, мы познаем только его детали, более или менее важные, но тем самым
мы еще не познаем предмета как такового, предмета целиком. Итак, знание --
разделение.
Но достаточно ли этого для мудрости жизни? Жизнь -- разве есть она
познавательное разделение? Жизнь разве есть только познание? Жизнь -- разве
только противопоставление?
Жизнь есть жизнь -- вот чего не понимают многие рассуждавшие на эту
тему. Само познание есть только результат жизни. Само знание вызвано
потребностями жизни. Не мы познаем, но сама действительность в нас познает
самое себя. В конце концов, не мы и живем, но живет в нас общая мировая
жизнь. Мы -- только всплески на общем море бытия, только струи единого и
всемирного потока, только волны неизмеримого океана вселенной. Что такое
наше познание? Это -- лишь отдельные цветы, листики, стволики, отдельные
травинки на невместимом лугу общемировой жизни; и все это уходит в почву, в
темные недра, питается в корнях своих бесформенным, скрытым от взора,
неясным и мглистым.
Прежде чем быть разделению, должно быть единство. Прежде чем быть
мышлению, должно быть само бытие. Прежде чем быть знанию, должна быть жизнь
и действительность. Знание -- сначала жизненный акт, а уже потом
мыслительный, ощутительный, вообще смысловой. Знание сначала выполняет
жизненную, бытийную функцию, оно сначала есть струя самой жизни, продукт
самой действительности; а уже потом оно есть разделение, различение и
сопоставление. Знание есть знание общего; общее, жизнь, расчленяется в себе,
и -- продуктом-то этого расчленения и является знание.
Общее для знания -- не внешне; оно не есть то, что в нем может быть и
может не быть. Оно в нем всегда есть. И оно не только всегда и обязательно
есть. Оно есть в нем наиболее интимное, наиболее желанное, самое
вожделенное. Жизнь как общее, как некая общая стихия есть самая сердцевина
знания; она есть самая пуповина знания, его цель и смысл.
Люди, испорченные книгами, часто думают, что только вот это единичное и
отдельное реально, что только вот эти изолированные чувственные вещи и есть
настоящее. Такие вещи обычно называют реальными; их также называют
конкретными. То, что можно пощупать или понюхать, это-де и есть реальное и
конкретное.
Не такова жизнь. Жизнь всегда есть интимнейшее прикосновение как раз
общего; это есть интимнейшее осуществление как раз не этого
отдельного, частичного и раздробленного, но всегда -- общего, всегда того,
что очень далеко выходит за пределы каждой отдельной частности.
Возьмем элементарные формы жизни, возьмем жизнь биологическую и -- еще
конкретнее -- жизнь пола. Весь животный мир (а частично и растительный)
объят стихией пола. Везде в животном мире мужское стремится оплодотворить
женское и женское стремится зачать и родить потомство. То безобразно, то
прекрасно, то скрыто и загадочно, то явно и нахально, то умно, то глупо, то
в виде непосредственного и безотчетного инстинкта, то сознательно,
намеренно, размеренно и планомерно -- везде и всегда, от рождения и до
смерти животный организм (а значит, и человеческий организм) пронизан этой
неумолимой и деспотической страстью порождать, и эта страсть -- глубочайшая,
интимнейшая, вожделеннейшая, как бы ее ни расценивать, какие бы периоды
подъема или упадка она ни проходила в организме и как бы ни наталкивалась
она на то или иное сопротивление (физическое, моральное, социальное или
иное). И что же? Это есть вожделение общего. Это есть страсть
утверждать свой род, утверждать себя не в своей отдельности, но в своей
общности с родом. Это есть осуществление родовых заданий. Это
род утверждает себя в организме. Это не что иное, как именно
утверждаемость себя общим в отдельной особи. Животное творит волю общего, но
в то же время это есть и его интимнейшее и вожделеннейшее намерение. Человек
весь опутан правилами морали и общественности, законами науки и права,
обычаями, традициями и "здравым смыслом". Но пол всегда был и остается в нем
-- то, что наиболее обще в нем и что в то же время наиболее интимно в нем,
то, что есть результат какой-то родовой, абсолютно надиндивидуальной и,
казалось бы, безличной воли, и что в то же время есть и его абсолютно
личная, жизненно-насущная, нестерпимо повелительная воля, чувство, влечение
и мысль, его личность, его неизбывное и прямо-таки само о себе кричащее
желание и страсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36