Я вынул несколько кредиток и дал ему. Но заметив, что он в них
путается, я сам уложил эти деньги ему в карман.
-- Ваня, отведи меня вон туда. . . на постоялый. . . Я заплатил в
буфет, одел Петю и вывел его из вокзала. Постоялый двор, действительно,
оказался рядом с вокзалом, и я просил заведующего поместить моего друга
почище.
-- Ваня, милый Ваня, --лепетал Петя, лежа в постели и засыпая, -- Ваня,
прости, прости за все! Если ты простишь, то и. . .
Дальше я не понял. Петя еще долго что-то шептал и мычал, но ничего
нельзя было разобрать. Он тут же и заснул, а я поспешил на поезд, так как
оставалось 3--4 минуты.
Когда я сел в вагон и разместил свои вещи и нашел себе место, образ
моего гимназического товарища Пети восстал во всех своих подробностях.
Это был талантливый, белокурый юноша, такой воспитанный, такой простой
и ясный, такой любитель и знаток искусства, такой чистый, нетронутый, умный.
. .
Я ничего не понимал. . .
11/XI--32.

А.Ф.Лосев.
Жизнь

Текст печатается по изданию: А.Ф. Лосев. "Жизнь" (Повести, рассказы,
письма). Издательство АО "Комплект", С.-Пб., 1993 г.
Компьютерный набор: Андрей Гутнов (E-mail: ria@rno.ssc.ac.ru)
Дата последней редакции: 22.11.98

I
Люди часто с любовью вспоминают свое детство. Я тоже вспоминаю его с
любовью. Я был окружен заботой и лаской матери. Безоблачное, счастливое
детство было и остается какой-то золотой мечтой, каким-то несбыточным раем.
Но вот был Мишка, мальчишка-сосед, мой товарищ по играм и ранней учебе, мой
сверстник. Ничего был ребенок, да вот только имел одну странную привычку, я
бы сказал даже, страсть. Бывало, как заведется у них в доме щенок или
котенок, то его любимым занятием было выдергивать волоски у этих животных и
ломать им лапки. Ломать -- не в шутку, а всерьез. Бедные животные пищали и
выли на весь двор и оставались калеками.
-- Мишка, сволочь, -- говорил я ему. -- Как тебе, дураку, не стыдно?
Опять котенка замучил!
-- Да это я ... так ...
-- Дурак!
-- А не твое дело.
-- Я вот матери твоей скажу.
-- А я ей еще раньше твоего скажу.
Счастливое, ласковое, мягкое, безоблачное детство, да только вот этот
проклятый Мишка.
Однажды в Мишкином доме сука ощенилась целыми восемью детенышами. Мишка
ликовал. Он не замучивал щенят, пока те были слепые, спали один на другом в
одной мягкой и теплой куче.
-- Рано еще! -- говорил Мишка. -- Пусть подрастут.
Он предвкушал свое счастье и был на редкость терпелив.
Скоро щенята подросли.
Мишка уже покалечил трех щенят, но на четвертом произошел инцидент.
Однажды после непродолжительной игры в мяч Мишка вдруг сказал:
-- Надоело играть. Подожди. Давай отдохнем. Я согласился.
-- Сегодня у меня на очереди Сток, -- прибавил он с некоторой нежностью
в голосе. А Сток была милая собачка, подросшая уже настолько, что ей решили
дать кличку. Все же это был пока еще по своей комплекции какой-то цыпленок,
и Мишка с такими справлялся без всякого труда.
Я решил взмолиться.
-- Мишенька... Знаешь что? -- залепетал я.--Хочешь, конфет дам...
Хочешь? А?
Мишка сначала ничего не понимал.
-- Мишенька, родненький... Не ломай лапок у Стока...
-- Ишь ты куда гнешь. А что тебе Сток?
-- Мишенька, голубчик... Продай мне Стока...
-- Хе-хе! Целоваться, что ли, хочешь с Стоком?
-- Мишенька, я тебе всю коробочку отдам с конфетами. А у меня недавно
был день рождения, и от подарка осталась целая коробка конфет.
-- Собака моя? -- наставительно ответил Мишка. -- Моя! Я хозяин Стока?
Я! Ну так чего ж!
-- Мишенька, возьми конфеты, -- продолжал я сквозь слезы. Но на душе у
меня уже закипал гнев, уже что-то начинало трясти мой детский организм, и я
терял власть над собой. -- Мишка, голубчик, золотко, не мучь Стока... Продай
Стока. Давай меняться на конфеты.
Мишка уже перестал меня слушать. Я понял, что мысль об искалечении
Стока пришла ему в голову еще во время игры и он не докончил даже игры,
чтобы приступить к любимому делу. Он уже направился к собачнику, где было
несколько щенят. Но тут я заметил в его руках вдруг откуда-то взявшиеся
клещи. Я до сих пор не знаю, зачем он их взял. Сток был еще хилой,
цыплячьего вида собачкой, и ...никаких специальных инструментов еще не
требовалось.
Я побежал за Мишкой к собачнику.
-- Не смей! -- закричал я, вдруг не сдержавши себя и вдруг обратившись
от упрашиваний и умолений к гневу и к кулакам.
-- Не смей, мерзавец! Отойди! Отойди, говорю, от собачника!
Мишка сначала оторопел, потому что я схватил его за обе руки. Клещи
выпали из его рук на землю.
-- Убью, мерзавец! Слышишь, что говорю? -- кричал я, трясясь всем
телом. -- Убью! Не смей! Не дам мучить Стока! Уйди, пока живой. Сволочь ты!
Мерзавец!
Мишка был сильнее меня. Оторопевши в первую минуту, он тут же пришел в
себя, тряхнул с силой руками и освободился от меня.
-- Ага! -- зашипел он. -- Чужого добра захотел?... Я тебя проучу. Я
тебе покажу, что такое Сток...
У собачника началась драка. Мишка был сильнее меня, но я не сдавался.
Мы начали тузить друг друга по рукам, по спине, по бокам, по лицу. У кого-то
уже появилась кровь, и у меня начинало мутиться в голове. На наши крики
пришли Мишкины родители, которые и разняли нас. Но результат всего инцидента
был совсем не тот, которого я ожидал. Оказывается, Мишкины родители,
вступившие в переговоры по этому поводу с моими родителями, заняли всецело
позицию Мишки со всеми этими аргументами о "чужом добре", о том, что-де "не
ваше дело", и даже говорилось так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36