Идешь это между двумя безднами, и сам не знаешь,
снится ли это или уж такая действительно безобразная и скучно-наглая,
безглазая жизнь. Внизу журчит и шумит холодная и черная река, которой даже и
не видно, а которую только слышно. Наверх же и взглянуть невозможно: того и
смотри пошатнешься и упадешь в реку. Идешь-идешь по этому трясучему мостику;
и уж начинает раздражать, когда же, наконец, прекратится это бессмысленное
акробатство и ступишь на твердую землю. А жить так хочется! В этой
отвратительной, холодной, наглой, бессмысленной реке -- так хочется жить,
так хочется жить! И кажется, что вот-вот уже и начинаешь жить, что трепещет
в тебе все живое и внутреннее, и нашептывается что-то ласковое-ласковое,
нежное-нежное... И ты, неведомая и страстная, примешь все -- как ласковый
подарок жизни. И ничего от меня не потребуешь, и ни в чем не упрекнешь. А
проснешься завтра с свободной душой и ласково вспомнишь о наслаждении
бытием, о мучительном наслаждении бытием. И ласково простишься со мной и
посочувствуешь бедной человеческой жизни, и трогательно поблагодаришь за
наивное, хотя и мимолетное, счастье. И тьма ненастной ночи не в силах
победить в тебе мужского влечения, и река-то холодная, мрачная, и есть эта
жуткая и сладкая тайна, в которой все наивно-наивно, мучительно-мучительно,
все как-то без мысли, без рассуждения, все сладко и скучно, все трепетно и
как-то приятно безнадежно...
Так шел я и шел за своей таинственной незнакомкой и, наконец, заметил,
что она входит в небрежно-содержимый, грязный домишко. Я повиновался
магнетически и--через несколько мгновений вошел в ту же дверь, что и она.
Удивлению моему не было и конца. Я вошел в низкую, грязную, дурно
пахнущую комнату, освещенную тусклой керосиновой лампой. В особенности
неприятно поразила меня вонь. Это был запах, кажется, какой-то материи,
какого-то старого, заношенного сукна или войлока, на котором высох пот. За
столом сидел хозяин, -- маленький сухонький старичок, имевший вид старого
заскорузлого чиновника, со сморщенным, желтым, скопческим лицом, и хозяйка,
значительно моложе своего мужа, с кривым и неестественно сгорбленным носом,
и огромной родинкой на щеке, неприятно бросавшейся в глаза как болезненный и
грубый нарост, как некая метка. На столе находился грязный,
темно-тускло-красный самовар с вдавленным боком, несколько железных кружек и
нечто в роде сухарницы с куском хлеба неопределенного цвета. Чай разливала
дочка, тоже неимоверно худая и сморщенная, хотя имевшая не больше 28--30
лет. Квартира производила впечатление бедного и запущенного жилья мелкого,
неудачного чиновника.
Но где же моя таинственная дама в черном? Куда она делась? Она вошла
как раз в ту самую дверь, что и я, и дверь -- единственная, и комната, в
которую она вошла, --единственная. И все же нельзя было увидать ровно
ничего, хотя бы отдаленно похожего на эту даму. Она была такая таинственная,
такая страшная и загадочная, а здесь, в этом вонючем хлеве, было все так
понятно, так элементарно ясно и понятно, так прозаично и духовно-бедно!
Да, это был один из тех необъяснимых случаев в моей жизни, которые
случались со мной не раз и объяснения которым я не мог найти, несмотря ни на
какие усилия мысли. Впрочем, все это так ясно, так понятно! И объяснять
нечего!
Итак, я вошел в бедную, тошнотворную квартиру какого-то захудалого
чиновника. Но тут я нашел нечто такое, что превзошло даже таинственное
исчезновение моей дамы в черном. Войдя в эту комнату-квартиру, я вдруг
понял, что я давным-давно здесь бывал, что хозяин и хозяйка этой квартиры
давным-давно хотят выдать за меня свою засидевшуюся дочь, что меня и здесь
постоянно ругают за малый оклад жалованья, и я отделываюсь молчанием и что
-- самое ужасное -- на завтра, да, да, именно на завтра назначено мое
бракосочетание с этим ужасным высохшим заморышем, их дочерью.
Я молча вошел в эту квартиру и сел в стороне, почти в углу.
"Ну, что же? -- начал старик скрипучим голосом. -- Мало того, что вы
своей невесте ничего не сделали к свадьбе и нас забыли, стариков, вы не
хотите ничего сделать и себе к свадьбе? Посмотрите на себя: что это за
костюм, неужели вы думаете и на свадьбе быть в этом же истасканном мешке?
Что же, мы, что ли, должны вас одевать? Довольно и так, что вы объедаете нас
и еще ни разу не помогли за все ваше знакомство с Лидой".
И многое говорилось в этом роде. А я все молчал и молчал, считая, что
молчанием только и можно допечь этих старых отвратительных скопцов.
Ты, скажешь, милый Ваня, что я--дурак, что я--остолоп, что я --
бесхарактерный человек, что я -- дрянь, рохля, что я -- пентюх. Увы, милый
Ванечка, ты будешь прав, ты будешь тысячу раз прав! Да, я -- ничтожество.
Одно слово -- ничтожество! И ничего, брат, не попишешь! Окрутили меня
свадьбой, бросил я родителей, поселился в этой вонючей конуре, где мне с
женой отгородили выцветшими ширмами угол. И началась пытка "семейной" жизни,
в которой все было так обычно, так неново, -- только вместо одной пары вечно
бранящихся родителей появилась другая пара столь же неутомимых в своей
язвительной желчи, да, впрочем, появилось еще одно существо, не бывшее
раньше... Да стоит ли и говорить о нем?
Стыдно сказать, милый Ваня, но эта самая Лидия, которая по неизвестной
причине сделалась моей невестой и по неизвестной и еще более странной
причине сделалась моей женой, была настолько тупым и ограниченным существом,
настолько бессмысленным и жалким созданием, что описать тебе этого я просто
не в силах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36