..
Дед Харлампий еле заметно ухмыльнулся и подмигнул.
Еще и зубы скалит, бесстыжая душа, когда только господь бог освободит ее от такого мужа-дармоеда... А тут еще поночевщиков принесло, будто у нее мороки без них мало... Что, других хат нету, что все к ней прутся?
Антон во все глаза смотрел на ругающуюся тетку. И эта ведьма была когда-то тихая да ласковая? Наврал дед... "Прогонит, - подумал он. - И ну ее! У такой жить - загрызет. Лучше сразу уйти, а то еще пульнет чем..." Он посмотрел на Федора Михайловича, но тот слушал невозмутимо, с явным интересом. Незаметно заслонив Боя, у которого вздыбилась шерсть на холке, он придерживал его передние лапы ногой.
- Да они же люди, видать, ничего, - ухитрился вставить дед Харлампий. - А у нас все одно горница пустует. Жалко, что ли?
А убирать ее кто будет? Уж не он ли, лысый лайдак? Ему ничего не жалко, не его забота. А ей пополам перерваться?.. А если их принесла нелегкая, так чего они поразевали рты, торчат тут, мозолят глаза и не идут в хату, пускай она провалится в тартарары. Что ей, делать нечего - только их уговаривать? А если им что не нравится, пускай идут под три чёрты...
- Нет, почему же, - сказал Федор Михайлович, - очень нравится. Мы остаемся. Где можно умыться?
Уж не думают ли они, что она им будет подавать да прислуживать? Вон колодец, пускай сами воду достают и умываются. Да пусть не наливают там, как свиньи, убирать за ними некому...
- Очень хорошо, - сказал Федор Михайлович. - Пошли, Антон.
- А боже ж мой! - закричала снова тетка Катря. - А то еще что за сатанюка?!
Ругань тетки Катри наскучила Бою, он встал, потянулся и зевнул во всю пасть.
- С ним не будет неприятностей, он воспитанный.
Да на черта ей его воспитание? Еще чего выдумали - таких чертей с собой возить. Их в клетках надо держать, а не к добрым людям водить. Да если б она знала, что они такого чертяку приведут, ни за что бы не пустила. И пусть они его девают, куда хотят, а чтобы ей и на глаза не попадался. Он же всех курей передавит, а потом на людей кидаться будет...
Федор Михайлович вытащил из колодца бадейку воды дед принес ковш. Холодная вода обжигала лицо.
- И всегда она так? - спросил Антон.
- Завсегда! - весело подтвердил дед Харлампий.
Антон пожал плечами:
- Как вы ее выдерживаете?
- Э, милый, да я, может, и живой-то до сих пор скрозь ее руготню. Смолоду я совсем квелый был, болезни до меня липли, как смола до штанов. Чуть что - в лежку. Она как заведет свою шарманку, как примется меня костить, тут, хочешь не хочешь, выздоровеешь...
- Судя по говору, вы коренной русак?
- Костромской.
- А сюда как же попали?
- В гражданскую. В двадцатом, когда белополяков гнали, полоснуло меня, еле выходили. Катря и выходила... Ну, отхворался, отлежался и в мужьях оказался. Тут и прирос...
- Устал? - спросил Федор Михайлович Антона.
- Не очень, только от тетки этой в голове гудит.
- Пойдем пройдемся, гудеть и перестанет. Тут недалеко грабовый массив.
Тропка вилась через сосновый подрост. Бой деловито трусил впереди, распушив задранный полумесяцем хвост. Антона всегда удивляло богатство его сигнальной системы. У других собак он или висит палкой, или раз навсегда свернут бубликом. У Боя он был подвижен и бесконечно разнообразен. Он мог вилять одним кончиком, молотить из стороны в сторону, мотаться по кругу, вытягиваться горизонтально, если Бой шел по следу, задираться вверх вот таким веселым полумесяцем, если шли на прогулку, но, если он поднимался, распушившись, и где-то с половины заламывался вниз, следовало быть начеку значит, Бой видел или чуял врага и в любую секунду мог ринуться в атаку...
- Боя ты и дома видишь, лучше по сторонам смотри, - сказал Федор Михайлович.
Сосновый подрост кончился, вместе с ним исчезло и солнце. Они вступили в грабовый лес. Перед ними были только голые серебристо-серые или темные трещиноватые стволы. Кроны смыкались наверху в сплошной мрачный заслон. На земле ни кустика, ни травинки - только жухлые, полусгнившие листья да изредка отпавшая тонкая веточка. Буйная веселая зелень, удушливый терпкий зной сосновой рощи остались позади. Здесь было сумрачно, прохладно и сыро. Лес до краев залила гулкая тишина. Шорох листьев, треск ветки под ногами казались оглушительными.
Бой уже не бежал, а шагал пружинным шагом, сторожко поворачивая голову из стороны в сторону. Но вокруг все было немо и неподвижно, их окружали лишь редкие и прямые, как колонны, стволы.
Тропка свернула к опушке. Между стволами стали видны узкие, как стрельчатые окна, просветы голубого неба. Легким дымком поднимались от земли испарения, клубились и таяли под прорывающимися в чащу косыми столбами солнечного света.
- Как в кафедральном соборе, - сказал Федор Михайлович. - Здесь только Баха слушать. Знаешь, кто такой Бах?
- Бах? Это старик, который профессора Воронова назвал ослом?
- Воронова?
- Ну, Антона Ивановича, который сердится... Помните, в кино?
- Да? Ну... Это не главная его заслуга. В основном он сочинял музыку... Нравится тебе здесь?
- Не очень... - сказал Антон. - Будто в погребе.
- Ты еще слепой и глухой. Как всякий горожанин. Но, надеюсь, не безнадежен...
Антон снова обиделся. При чем тут Бах? Почему он должен знать этого Баха? И вообще он вовсе не затем сюда приехал, чтобы его все время воспитывали. С него и дома хватает по завязку...
4
Тропка опять вывела их в сосновый подрост, потом к шоссе. Они повернули вправо и пошли домой. Когда хата деда Харлампия уже была близко, впереди показалось небольшое стадо коров. Они возвращались с выпаса и уже не хватали на ходу траву, побеги придорожных кустов. Отягощенные, ленивые, они брели вразброд, где попало - по кювету, обочине, асфальтовой полосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59