.. Конечно, народу надо разъяснять, чтобы зря лишних собак не заводили, следили за ними, делали прививки. В городах же делают... То в городах! А в села кто поедет прививки делать? Бумажки-то такие легче писать. Отписал, свалил на других, и дело с концом. А собак стреляй не стреляй - люди все равно держать будут, собака человеку нужна она и сторож, и друг, и защитник... Конечно, всяким темным личностям доверять оружие нельзя. Хорошо еще, что так кончилось, бог знает что могло быть... Такой Митька и в человека выпалит, не моргнет. Привезет ружье из ремонта - всё, больше он его не увидит...
Расстались они чуть ли не друзьями. Сергей Игнатьевич попрощался и, провожаемый Юкой, пошел из села.
Иван Опанасович начал читать газеты. Прежде всего он просмотрел районную - не прошлись ли по их сельсовету, потом областную и республиканскую. Нигде не упоминался Чугуновский район, ни даже область. Начали приходить посетители. Тому нужна справка, тому совет, тот с кляузой. Иван Опанасович подписывал справки, давал советы, обещал разобраться в кляузах. Он занимался многочисленными своими делами, время от времени вспоминал Сергея Игнатьевича и все более креп в убеждении, что человек он несомненно хороший и поступил правильно. Все бы так!..
Посетители сменяли друг друга, и все они как-то чересчур внимательно присматривались к Ивану Опанасовичу, будто видели его впервые или открыли в нем новое качество, которого прежде не знали и которое почему-то всех забавляло и даже вроде смешило. Случалось, говоря о каком-нибудь деле, посетитель ни к селу ни к городу вдруг ухмылялся. Правда, под строгим и недоумевающим взглядом Ивана Опанасовича ухмылка исчезала, но Иван Опанасович был уверен, что она появлялась снова, как только посетитель поворачивался спиной. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел бригадир Зименко. Тот уже не ухмылялся, а просто ржал и с порога крикнул:
- Вот это да! Вот это молодец голова! Вот если бы все так по-большевистски самокритику принимали...
- Какую самокритику?
- Тю! Так ты что, и не видел? А я думал, ты принципиальность доказываешь. Там на тебя такую самокритику навели - будь здоров! Иди погляди...
Иван Опанасович вышел на улицу, подошел к щиту для объявлений. То, что показалось ему объявлением о кино, было на самом деле карикатурой. Крупными печатными буквами сверху было написано: "Наши гицели". Под этим были нарисованы два человека со зверскими рожами. Один с огромным топором, другой с ружьем. Оба человека заляпаны красной краской, будто кровью. На животе человека с топором было написано "Голова", на втором - "Митька Казенный". Вокруг валялись трупы собак, тоже заляпанные красной краской. А под всем этим безобразием стояли стишки:
Нашему голове нема чего робыты,
То вин почав собак быты
И рисунок и стишки были глупыми, совсем неумелыми и даже как бы детскими, но от этого ничуть не менее оскорбительными. Ивана Опанасовича как оглушило. Он стоял и смотрел на карикатуру, висящую на доске, а в голове у него мелькало только одно: "Я ж так и думал! Я ж так и знал!.." Случилось то, чего он боялся с самого начала, - подняли на смех. Теперь всё, теперь жизни не будет, затюкают, засмеют... Хоть из села беги!..
Иван Опанасович трясущимися руками отодрал приклеенную мякишем карикатуру, сложил и сунул в карман. Документ, улика... Ну, попадись теперь этот клятый пенсионер! Ишь подъехал, подходы развел, а сам такую пакость... А еще старый, седой человек... Ничего, я тебя найду, я не посмотрю, что старый, выведу на чистую воду, узнаешь, как клеветнические карикатурки малевать, честных людей позорить...
Иван Опанасович оглянулся, словно пенсионер должен был стоять где-нибудь поблизости и скалить от удовольствия зубы, любоваться его позором. Но поблизости никого не было, послеполуденный зной даже кур загнал в тень, только в отдалении бежал куда-то соседов мальчишка.
- Эй, Сашко! - крикнул Иван Опанасович.
Сашко подбежал.
- Ты не видел тут человека такого, не нашего... В синей тужурке такой...
- Не, не видел, - сказал Сашко и во все глаза уставился на председателя. - А шо такое, дядько Иван?
- Та ничего... Ты как увидишь его, так пулей ко мне.
- А чего ж? Я прибегу, как увижу...
Толя вместе со своим папой подъезжал к Чугунову. Дорогу он видел не один раз, можно сказать, знал наизусть, поэтому в окно не смотрел и почти все время молчал. Встреча с Сергеем Игнатьевичем произвела на него большое впечатление, но Толя никогда не довольствовался первым впечатлением, ему обязательно нужно было все обдумать, оценить и решить для себя, что было хорошо, а что плохо, что правильно или неправильно, и определить свое ко всему отношение. Антон не первый назвал его нудником, это случалось и прежде. И не потому, что Толя говорил всегда правильными, будто списанными из учебника грамматики фразами. Дело, скорее всего, было именно в Толиной привычке неторопливо и обстоятельно обо всем размышлять и говорить, докапываясь до таких сторон и обстоятельств, о которых товарищи его обычно не думали. У них не хватало терпения, или им становилось скучно, они на бегу, наспех что-нибудь говорили или решали и считали дело ясным и конченным. Толя дотошно докапывался до самых корней, не оставлял никакого вопроса невыясненным, а дела недоделанным.
Старенький "ПАЗ" дребезжал и поскрипывал, отец сосредоточенно сосал погасшую трубку и тоже о чем-то думал.
- Папа, - сказал Толя, - мне нужно с тобой серьезно поговорить.
- Сейчас? - Отец посмотрел на него и повел взглядом по набитому пассажирами автобусу.
- Это не мешает, - ответил на его взгляд Толя, - так как никакого секрета или тайны я обсуждать не собираюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59