она хотела, чтобы он обнял ее, защищая от холода, окутавшего дом.
Том простился с Дайаной у конюшни и пошел проведать больную кобылу. Пока они шли, Дайана все время ругала Джо за то, что он, ничего никому не сказав, посадил Грейс на коня. Том не видел в поступке племянника ничего плохого, ну а то, что они устроили из этой прогулки тайну… возможно, этого хотела Грейс, и ее можно понять, Джо стал ее другом – вот и все. Не его ума это дело, резко ответила Дайана, и, честно говоря, она будет рада, когда Энни соберет вещички и увезет несчастного ребенка в Нью-Йорк.
Кобылке, к счастью, хуже не стало, хотя дыхание оставалось учащенным. Температура снизилась. Почесывая одной рукой лошади шею, другой Том нащупал пульс. Сорок два удара в минуту – многовато пока. Если к утру не будет улучшения, придется снова вызвать ветеринара.
Когда Том вышел из конюшни, в окне комнаты Энни все еще горел свет, горел он и тогда, когда Том, кончив читать, щелкнул выключателем. У Тома завелась новая привычка: смотреть перед сном на окно с желтыми шторами, где подолгу засиживалась Энни. Иногда он различал движущуюся тень – Энни совершала таинственный вечерний ритуал, а однажды угадал по движениям смутного силуэта, что она раздевается. Почувствовав себя чуть ли не шпионом, Том поспешно отвернулся.
Сегодня шторы остались не задвинутыми, и Том понял, что это неспроста – что-то там произошло. Что ж, в своих отношениях мать и дочь могут разобраться только сами, и он от души надеялся, что шторы открыты, чтобы выпустить мрак из дома, а не впустить внутрь.
Никогда, с того памятного дня, когда Том впервые увидел Рейчел, не желал он так сильно ни одной женщины.
Сегодня он впервые увидел Энни в платье. Простое ситцевое платье, в мелких розовых и черных букетиках и на перламутровых пуговках сверху донизу, было чуть ниже колен, рукава «фонариком» открывали руки почти целиком.
Когда Энни пригласила Тома на кухню чего-нибудь выпить, он не мог оторвать от нее глаз. Покорно следуя за ней, он вдыхал нежный аромат духов. Наливая ему вино, Энни от усердия слегка прикусила язык, на мгновение перед его глазами мелькнула тонкая атласная бретелька… Он хотел отвести взгляд и не смог. А как она улыбнулась, передавая ему бокал… Тому хотелось верить, что эта неповторимая улыбка предназначается только ему.
За ужином Том почти убедился, что так оно и есть: улыбки, которые она дарила Фрэнку, Дайане и детям, были совсем другие. И еще ему казалось: все, что она говорила, каким-то образом имело отношение к нему. Раньше Том никогда не видел Энни с подведенными глазами – они были сегодня такими зелеными, а когда она смеялась, в зрачках ее плясали отблески пламени.
Когда разразился скандал и Грейс ушла, только присутствие Дайаны удержало Тома; он уже готов был заключить Энни в объятья и дать ей возможность выплакаться на его груди, – он видел, что она тоже хочет этого. Он, конечно, понимал, что им движет не только желание утешить – ему хотелось ощутить тепло и запах этой женщины.
Том не видел в своих чувствах ничего постыдного, хотя допускал, кто-то подумал бы иначе. Страдания этой женщины, ее ребенок, страдания ребенка – все это часть ее, разве нет? И кто осмелится выделить одно и отбросить другое?
Все было одним целым, и самое лучшее, что мог сделать мужчина, это не прятать свое чувство, подчиниться велениям своего сердца…
…Энни выключила внизу свет и, поднявшись наверх, увидела, что дверь в комнату Грейс закрыта и, судя по тому, что свет изнутри не пробивается, – там темно. Энни пошла в свою комнату и зажгла свет, продолжая стоять на пороге, – ведь переступить его означало принять решение. Может ли она вот так спокойно уйти? Тогда еще один пласт непонимания разделит ее и дочь – а их накопилось уже много, словно действовали законы некоей непостижимой психологической геологии. Нет, этого допустить нельзя.
Скрипнув дверью, Энни вошла в комнату дочери, а за ней скользнул и луч света из коридора.
– Грейс?
– Что? – Дочь не двигалась.
– Может, поговорим?
– Я хочу спать.
– Я тоже, но мне кажется, нам лучше объясниться.
– Что ты имеешь в виду?
Энни подошла к постели дочери и села. Протез Грейс стоял у стены рядом со столом. Дочь, театрально вздохнув, легла на спину и уставилась в потолок. Энни глубоко вздохнула. Только не испорть все, приказала она себе. Говори спокойнее, без обиды и как можно доброжелательней.
– Значит, ты снова ездишь верхом?
– Пытаюсь.
– Ну и как?
– Нормально. – Пожав плечиками, Грейс по-прежнему смотрела в потолок, изображая на лице скуку.
– Это замечательно.
– Правда?
– А разве нет?
– Не знаю. Тебе виднее.
Энни чувствовала, как сильно бьется у нее сердце, и только повторяла: спокойнее, делай вид, что не замечаешь ехидных выпадов. Но, не удержавшись, выпалила:
– И ты мне ничего не расскажешь?
Грейс бросила на нее взгляд, исполненный такой ненависти и боли, что у Энни перехватило дыхание.
– А почему я должна тебе рассказывать?
– Грейс…
– Правда, почему? А? Тебя это разве волнует? Ты просто хочешь все контролировать, чтобы все делалось по твоей указке! Разве не так?
– О Грейс… – Внезапно Энни почувствовала, что не может больше находиться в полутьме, и потянулась к лампе на тумбочке, но Грейс опередила ее.
– Не надо!.. Я не хочу света!
Она с силой оттолкнула руку Энни, и керамическая лампа с грохотом полетела на пол – основание ее раскололось на три куска.
– Ты только притворяешься, что любишь меня, а на самом деле думаешь только о себе и о том, какое впечатление производишь на людей. Главное для тебя – твоя работа и твои знаменитые друзья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119