А шкура – белая как снег! Отец семейства был занят важным делом – отгонял надоедливого приставалу: гнедой жеребец заигрывал с кобылами.
– В это время года страсти накаляются, – тихо произнес Том. – Ничего не поделаешь – брачный сезон, и этот молодой симпатяга тоже хочет завести подружку. Он еще долго будет преследовать эту семью – возможно, даже с дружками, такими же одинокими воздыхателями. – Том огляделся. – А вот и они. – Он махнул рукой в их сторону: примерно в полумиле от семейства белого мустанга паслось еще с десяток жеребцов. – У нас их называют «холостяцкой компашкой». Они проводят время, как все прочие молодые люди, – пьянствуют, выхваляются друг перед другом, вырезают на деревьях свои имена, а потом вырастают и отбивают жен у других парней, что постарше.
– Понятно. – По насмешливому тону Том понял, что Энни увидела в его словах некий подтекст. Она искоса взглянула на него, но он не ответил на ее взгляд. Том и так прекрасно представлял, как подрагивают сейчас уголки ее рта, и ему было приятно, что он уже знает эту ее гримаску.
– Да, отбивают. – Том не сводил глаз с мустангов.
Жеребцы сошлись нос к носу, за противостоянием с интересом следили кобылы, жеребята и друзья осмелевшего жеребца. Внезапно самцы взорвались яростью – замотали головами, издав истошное ржание. Обычно на этом этапе более слабый отступал, но гнедой не сдавался. Встав на дыбы, он продолжал ржать, белый тоже вздыбился, пытаясь сразить противника копытами. Даже на расстоянии было видно, как сверкают в оскале зубы. Слышались удары копыт. Через несколько секунд схватка закончилась – гнедой с позором бежал. Белый жеребец проводил его взглядом, а затем, оглянувшись на Тома и Энни с победным видом, поспешил увести семейство.
Снова почувствовав на себе взгляд Энни, улыбнулся ей и пожал плечами.
– Кому-то повезло, а кому-то – нет.
– А тот, другой, еще вернется?
– Обязательно. Поднакачает мышцы в гимнастическом зале и вернется.
Они развели костер у речушки, недалеко от того места, где впервые поцеловались. Пекли, как в прошлый раз, картофель в золе и, пока он доходил, стали устраивать себе ложе, положив рядышком свои постельные мешки, а в изголовье приспособив седла. С другого берега за ними с любопытством наблюдали коровы.
Поджарили на закопченной сковородке яичницу с колбасой (Энни диву давалась, что яйца остались целы, не разбились). Хлебом они подобрали с тарелок растекшиеся темные желтки, потом съели дымящийся картофель. Помыв в речке миски, они разложили их на траве – сохнуть. Потом разделись и при свете костра любили друг друга под небом, затянутым облаками.
В их соитии была какая-то благоговейная торжественность, словно они совершали ритуал. Обеты, данные здесь, священны, подумала Энни…
Позже Том сидел, привалившись к седлу, а Энни лежала в его объятиях, прижавшись спиной к его груди. Похолодало. В горах слышались жалобные завывания и визг. Том сказал, что это койоты. Он набросил на плечи одеяло, и они оказались словно в коконе, защищенные от надвигающейся тьмы. «Теперь нам не страшно ничто в этом мире», – мелькнуло в мыслях Энни.
Они долго говорили, глядя на языки пламени. Энни рассказала Тому об отце и о тех экзотических странах, где они с ним побывали. И о том, как встретила Роберта, и каким умным и основательным он ей показался. Таким взрослым и чутким. Да он и есть такой – прекрасный, замечательный человек. У них был неплохой брак, да он, впрочем, и остался таким. Но теперь, оглядываясь назад, она понимает, что искала в Роберте замену отцу – искала надежности, уверенности в будущем и безоговорочной любви. Все это, не задумываясь, давал ей Роберт. Она же отвечала ему верностью.
– Это не означает, что я не люблю его, – сказала Энни. – Я его люблю. Правда. Но эта любовь похожа больше – даже не знаю – на благодарность, что ли.
– Благодарность за его любовь?
– Да. И за Грейс. Наверное, это звучит ужасно?
– Нет.
Энни спросила, не так ли было у него с Рейчел, и Том ответил: нет, все было иначе. Энни молча выслушала историю его любви. Она вспоминала красивое лицо на фотографии в комнате Тома, темные глаза и шапку блестящих волос и пыталась представить себе их жизнь. Улыбка на фото плохо вязалась с той печальной историей, о которой рассказал ей Том.
Впрочем, Энни тогда обратила внимание не столько на женщину, сколько на ребенка, испытав при этом чувство, в котором она в первый момент не распознала ревность. Нечто похожее Энни пережила, обнаружив инициалы Тома и Рейчел на бетонном покрытии. Как ни странно, но фотография взрослого Хэла не вызвала у нее подобных эмоций. У темноволосого – в мать – юноши были глаза Тома. Пусть и застывшие во времени, они не давали зародиться недобрым чувствам.
– Ты видишься с ней? – спросила Энни, когда Том закончил рассказ.
– Уже несколько лет не видел. Но по телефону иногда говорим. Преимущественно о Хэле.
– Я видела его фотографию в твоей комнате. Он очень красив.
– Да. Правда. – Она почувствовала, что Том улыбнулся.
На некоторое время воцарилось молчание. Прогоревшая ветка рассыпалась, взметнув в темноту сноп оранжевых искр.
– А ты хотела еще детей? – спросил Том.
– Да, конечно. Но мне не удавалось их выносить, и в конце концов мы оставили эту затею. Но я очень хотела – особенно ради Грейс. Хотела, чтобы у нее был брат или сестра.
Они снова замолкли, и Энни показалось, что она знает, о чем думает Том. Но мысль эта была слишком печальной, и даже здесь, на краю света, ни один из них не осмелился произнести ее вслух.
…За два дня Том и Энни проехали по многим возвышенностям и низинам горного массива Франта, иногда, спешившись, шли пешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119