Жертвы валом валили. Казалось, они с какой-то мазохистской страстью только и жаждут, чтобы их «уделала» или, как еще говорили, «похоронила» (это началось еще в Оксфорде) своими ручками Энни Грейвс.
Однажды ей в офис позвонил Роберт. Когда он назвал себя, она даже его сначала не вспомнила.
– Помните «тубаба», приютившего вас как-то вечером в джунглях? – подсказал он.
Они встретились, зашли выпить куда-то по коктейлю. Энни нашла, что за эти годы, что они не виделись, Роберт похорошел. По его словам, он читал все, что она писала. Энни не поленилась проверить – он знал ее статьи лучше ее самой. Роберт работал помощником окружного прокурора и по мере сил помогал кампании Картера. Этого идеалиста переполнял энтузиазм – что было очень симпатично, – но самое главное – он умел ее рассмешить. И еще – он был каким-то надежным. И стригся короче, чем все мужчины, с которыми она встречалась за последние пять лет.
В гардеробе Энни преобладали кожа и английские булавки металлистов, Роберт же носил приличные вельветовые пиджаки и рубашки с воротничками на пуговичках. Нетрадиционность их союза представляла скрытую угрозу для обоих.
В постели – эту фазу отношений они долго откладывали, и Энни ловила себя на том, что втайне страшится сближения, – Роберт неожиданно проявил себя довольно раскованно. Он был гораздо более изобретательным, чем обалдевшие от наркотиков знаменитости, с которыми она спала после приезда в Нью-Йорк. Когда несколько недель спустя она сказала ему об этом, Роберт минуту поразмышлял, как в тот раз, когда называл рейсы из дакарского расписания самолетов, а потом на полном серьезе заявил, что всегда считал: сексом, как и юриспруденцией, надо заниматься с полной ответственностью. Весной они поженились, а три года спустя родилась Грейс, их единственный ребенок.
Энни и на этот раз захватила с собой в поезд работу, но не по обязанности или привычке, а в надежде, что та хоть немного отвлечет ее. Перед ней лежал толстый том – верстка того сочинения, которое, она надеялась, послужит благу нации. Приобретено оно было за огромные деньги у известнейшего седовласого писателя с невыносимым характером. Грейс называла таких литературными шишками. Энни трижды прочла начало романа, но ничего не поняла, не в силах сосредоточиться.
Вскоре по радиотелефону позвонил Роберт. Он уже добрался до больницы. Ничего нового за это время не произошло. Грейс все еще была без сознания.
– Ты хочешь сказать, она в коме? – спросила Энни тоном, не допускающим каких-либо умолчаний.
– Они так не говорят, но, думаю, это именно то состояние.
– Что еще?
Роберт молчал.
– Ради Бога, Роберт! Говори все как есть.
– У нее плохо с ногой. Похоже, по ней проехал грузовик.
У Энни перехватило горло.
– Сейчас врачи решают, что делать. Послушай, Энни, я должен идти туда. Встречу тебя на вокзале.
– Не надо. Оставайся в больнице. Я возьму такси.
– Хорошо. Если будут новости, позвоню. – Он помолчал. – Она справится.
– Конечно. – Энни нажала кнопку и убрала телефон. За окном проносились снежные поля, сверкающие на солнце ослепительной белизной. Энни полезла в сумку за очками, надела их и откинулась на спинку сиденья.
Уже после первого звонка Роберта ее охватило острое чувство вины. Надо было ехать с ними. Это первое, что она сказала Дону Фарлоу, положив трубку. Он был очень мил, обнял, утешал. То, что он говорил, было, в общем-то, правильно:
– Если бы ты поехала, ничего не изменилось бы, Энни. Что ты могла сделать?
– Что-нибудь придумала бы. Не пустила бы ее кататься. Как Роберт мог отпустить ее в такой день?
– День прекрасный. И ты тоже не удержала бы ее дома.
Фарлоу, конечно, был прав, но чувство вины оставалось: дело не только в том, что она не поехала вчера вместе с ними. Это только последняя капля в чаше ее прегрешений перед дочерью за последние тринадцать лет – за годы после рождения Грейс.
Когда Грейс появилась на свет, Энни взяла шестинедельный отпуск и наслаждалась каждой минутой, проведенной с дочерью. Правда, самые трудные заботы легли на плечи няни Эльзы, уроженки Ямайки, которая и по сей день была в их семье тем человеком, на котором все держится.
Как многие честолюбивые представительницы ее поколения, Энни была полна решимости доказать, что материнские заботы и деловую активность вполне можно совмещать. Но, в отличие от других матерей, работавших в газетах и журналах, она не афишировала свое материнство, не спекулировала на нем и упорно отклоняла предложения женских журналов опубликовать ее фотографии с Грейс – в конце концов предлагать перестали. Совсем недавно Грейс, листая один из таких журнальчиков, наткнулась на репортаж о семье известной телеведущей – на снимке красовалась сама ведущая с грудным ребенком.
– А почему про нас никогда не писали? – спросила Грейс, не поднимая глаз. Энни довольно резко ответила, что, на ее взгляд, такие вещи безнравственны – это самореклама. Грейс задумчиво кивнула, все еще не глядя на мать.
– Угу, – небрежно сказала она, переворачивая страницу. – Наверное, когда люди не знают, что у тебя есть дети, то думают, что ты моложе, чем на самом деле.
Эти слова и особенно то, что дочь произнесла их совсем безучастно, без тени раздражения или гнева, произвели на Энни сильное впечатление: в течение нескольких недель она не могла думать ни о чем другом, как только об их отношениях с Грейс – вернее, об отсутствии оных.
Но так было не всегда. На самом деле еще четыре года назад, когда Энни еще не взвалила на себя нынешнюю должность, она гордилась тем, что у них с Грейс редкое взаимопонимание – этим могут похвастаться немногие матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119