Наконец, не в силах больше переносить это напряжение, Энни, проехав по Монтане миль сорок, свернула с шоссе на какую-то дорогу, не зная даже, куда та ведет.
Энни хотела где-нибудь остановиться, но не могла выбрать подходящее место. Они проехали казино – пылающая кровавым светом неоновая вывеска отвратительно мигала. Дорога пошла вверх, мимо кафе и разбросанных вдоль дороги маленьких магазинчиков с грязной парковкой. Два индейца с длинными черными волосами и перьями на ковбойских шляпах стояли рядом с обшарпанным пикапом и глазели на их «Лариат» с трясущимся сзади трейлером. Что-то в их взглядах насторожило Энни, и она поехала дальше, к правому повороту. И, уже свернув, остановилась. Она выключила мотор и некоторое время сидела неподвижно, чувствуя спиной недоумевающий взгляд Грейс. Наконец дочь, не выдержав, осторожно спросила:
– А чего, собственно, мы ждем?
– Что? – резко спросила Энни.
– Все закрыто. Взгляни сама.
Указатель у дороги гласил: НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАМЯТНИК. БИТВА У ЛИТЛ БИГХОРНА. Грейс была права. Музей, судя по указанным часам, закрылся час назад. То, что Грейс решила, будто Энни приехала сюда, чтобы побродить по музею, взбесило Энни еще больше. До такой степени ничего не понимать! Боясь, что лицо выдаст ее, Энни, не поворачиваясь, глубоко вздохнула и спросила:
– Грейс, сколько это будет еще продолжаться?
– Ты о чем?
– А то ты не знаешь. Так сколько?
В ответ – снова молчание. Энни видела, как по дороге, опережая собственную тень, катится к ним перекати-поле, вот оно задело за колесо, вот покатило дальше… Энни повернулась к дочери – та избегала ее взгляда и только передернула плечами.
– Ну и как? Ты опять за свое? – продолжала Энни. – Позади – около двух тысяч миль, и за весь путь ты и двух слов не сказала. Я бы хотела знать, чего мне ждать дальше. У нас что, теперь всегда будут такие отношения?
Грейс опустила глаза, крутя в руках свой «Уокмен». И снова пожала плечами:
– Не знаю.
– Может, ты хочешь, чтобы мы развернулись и поехали домой?
Грейс недоверчиво хмыкнула.
– Так что же? Хочешь?
Грейс подняла глаза, с показным интересом разглядывая окошко и изображая на лице полную беспечность, но Энни видела, что дочь борется со слезами. В трейлере задвигался Пилигрим – послышался его неуклюжий топот.
– Потому что, если ты действительно хочешь…
Неожиданно Грейс резко повернулась к матери – лицо ее было искажено злобой. Она не могла больше сдерживать слезы, они бежали по ее щекам, и то, что она не сумела справиться, еще больше усиливало ее ярость.
– Разве тебе интересно мое мнение? – взвизгнула она. – Ведь решаешь всегда ты! Всегда! Ты только притворяешься, будто тебя интересует мнение других, но на самом деле тебе плевать! Все это один треп!
– Грейс, – мягко произнесла Энни, протягивая к дочери руку. Но дочь отбросила ее руку в сторону:
– Не прикасайся ко мне! Оставь меня в покое!
Энни внимательно посмотрела на нее и, открыв дверцу, вышла наружу. Подставив лицо ветру, она шла сама не зная куда. Дорога поднималась к сосновой рощице и дальше – туда, где стояло низкое здание с автомобильной стоянкой перед ним. Энни шла, не останавливаясь. Она ступила на тропу, которая, извиваясь, вела на вершину холма, и та привела ее к кладбищу, огороженному железной решеткой. Венчал холм гранитный памятник – простой, без всяких ухищрений. Около него Энни остановилась.
Именно на этом холме июньским днем 1876 года Джордж Армстронг Кастер и с ним более двухсот солдат были изрублены на куски теми, с кем они собирались поступить точно так же. Имена жертв были выбиты на монументе. Энни повернулась и посмотрела вниз, где по склону были разбросаны белые надгробия. Освещенные последними лучами заходящего солнца, они отбрасывали длинные тени. Она долго смотрела на бесконечную равнину, простирающуюся во все стороны от этого пронизанного скорбью места – до самого горизонта, где скорбь уносилась в бесконечность. Энни зарыдала…
Позже, вспоминая об этом, Энни поражалась тому, что вышла именно к этому месту. Кто знает, выплакала бы она столь долго копившиеся слезы, оказавшись где-то еще, а не там.
Монумент был свидетельством жестокой несправедливости: увековечив память тех, кто устроил эту бойню, он затмил собой многочисленные могилы тех, кто пал их жертвой, – рядовые покоились в земле, всеми забытые. Но как бы то ни было, место это хранило память о большом человеческом горе. Здесь было уместно лить слезы. И Энни плакала и плакала. Она оплакивала Грейс и Пилигрима, и души детей, умерших в ее чреве. Оплакивала она и себя – ту женщину, в которую она превратилась.
Она так и не обрела родины. Америка не стала ее домом. И Англия тоже превратилась для нее в чужую страну. И здесь, и там ее считали иностранкой. А она и была таковой. У нее не было дома. Она потеряла его со смертью отца. Про таких, как она, говорят: ни роду, ни племени.
Когда-то ей казалось, что такая «независимость» дает много преимуществ. У нее был дар использовать ситуации в своих интересах. Она легко приспосабливалась, могла вписаться в любой коллектив, в любую культуру. Инстинктивно понимала, что от нее требуется, что нужно знать и как поступать, чтобы победить. И в ее работе, которая так долго целиком поглощала ее, этот дар помогал добиваться того, чего стоило добиваться. Но с того дня, когда с Грейс случилось несчастье, все ее «достижения» потеряли всякий смысл.
Последние три месяца она старалась быть сильной, убеждая себя, что именно это нужно сейчас Грейс. На самом же деле она просто не умела реагировать иначе. Потеряв себя, она потеряла и связь со своим ребенком и сейчас остро сознавала свою вину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119