Проваливался в сон на несколько минут. Но было так темно, что сознание стало путаться, и я уже не понимал, открыты мои глаза или закрыты. А потом услышал шаги, поднялся и встал в дальнем углу, чтобы можно было разбежаться, и дверь открылась, и я увидел силуэт, и он был какой-то странный. Мои глаза узнали ее, но тело было на взводе. Это было как… камень из пращи. Я врезался в нее с такой силой… Джон, я слышал, как в ее груди сломались кости.
Эмилио отчаянно пытался смягчить удар, спружинив своими загубленными руками, но прежде чем смог их поднять, оба они врезались в каменную стену, и столкновение сокрушило Аскаму.
Он обнаружил, что лежит на полу, удерживая свой вес на коленях и локтях, а под ним – смятое тело Аскамы, и ее лицо так близко к его лицу, что он смог расслышать ее шепот. Девочка улыбнулась ему – кровь пузырилась на губах, сочилась из ноздрей. «Видишь, Мило? Твоя семья пришла за тобой. Я нашла тебя для них». Затем он услышал голоса, человеческие голоса, и поднял взгляд от трупа Аскамы, ослепленный светом второго восхода, льющимся в открытую дверь. Увидел их глаза с одной радужной оболочкой, не веря себе и страшась, как, наверное, боялась его Аскама, впервые встретившись с ним. Увидел, как потрясение сменилось отвращением.
– Боже, вы убили ее, – сказал мужчина постарше.
Затем он умолк, разглядев ошейник, усыпанный драгоценными камнями, нагое тело, украшенное пахучими лентами, засохшие и кровавые свидетельства последнего рода занятий священника.
– Боже, – повторил он.
Второй из них кашлял и прижимал к носу рукав, прикрываясь от вони, в которой смешались запахи крови, пота, духов.
– Я By Ксинг-Рен, а это мой коллега, Тревор Исли. Организация Объединенных Наций, комитет внешних сношений, – наконец сказал он. И добавил, не сдержав презрения в голосе: – А вы, должно быть, отец Сандос.
Тут раздался звук, похожий на смех, шокирующий и возмутительный, который перешел в поскуливание и визг. Истерика длилась долго и прекратилась только тогда, когда Эмилио выдохся. Но они так и не добились от него ничего вразумительного.
– Почему, Джон? Почему все случилось именно так, если этого не хотел Бог? Я думал, что понимаю…
Его голос смолк, и Кандотти ждал, не зная, что сказать или сделать.
– Сколько же лет прошло, Джон?
Застигнутый врасплох внезапной сменой темы, Джон нахмурился и покачал головой, не поспевая за мыслями Сандоса.
– А я подсчитал. Двадцать девять лет. Я запутался в вопросах времени, но мне было пятнадцать, а сейчас вроде как сорок пять…
Сандос осел на пол. Подойдя к нему, Джон опустился рядом на колени, а Эмилио плакал, шепча слова, тихие и четкие:
– Понимаешь, я знаю множество людей, давших обет безбрачия, заключивших соглашение. Они по-разному следуют ему, кто-то даже ищет окольных путей. Но штука в том, что я этого не делал. И я… я думал, что понял. Это была тропа к Богу, и я думал, что понял. Бывают моменты, Джон, когда твоя душа подобна огненному шару, и она тянется ко всему и ко всем одинаково. Я думал, что понял.
Эмилио вытер глаза, прерывисто вздохнул, а когда вновь заговорил, его голос был нормальным, обыденным, усталым и от этого звучал еще печальнее:
– Как бы то ни было, мне исполнилось, кажется, сорок четыре, когда это… когда… это случилось, – выходит, прошло около двадцати девяти лет.
Его губы растянулись в ужасную улыбку, и он начал смеяться, поблескивая безрадостными глазами.
– Джон, если это сделал Бог, то сотворить такое с давшим обет безбрачия – дьявольская шутка. А если Бог этого не делал, то кто тогда я? – Он беспомощно пожал плечами. – Безработный лингвист с множеством мертвых друзей.
Он снова заплакал.
– Они погибли оттого, что я верил. Джон, они все мертвы. Я так старался понять, – прошептал Сандос. – Кто может простить меня? Я не уберег своих друзей…
Джон Кандотти притянул его к себе, обхватив руками и раскачиваясь, пока они оба плакали. Затем Джон прошептал:
– Я прощаю тебе, – и произнес первые слова обряда отпущения грехов: – Absolvo te… absolvo te…
Горло перехватило, но главные слова были произнесены.
– Это злоупотребление властью, – шипел Фелипе Рейес. – Вы не имели права… Господи, разве можно подвергать человека такой пытке?
– Это было необходимо.
От своего кабинета отец Генерал быстро прошел по длинному гулкому коридору и, распахнув застекленные двери, вышел в сад, надеясь собраться с мыслями на солнце и в тишине. Но Рейес последовал за ним, возмущенный тем, что Эмилио Сандоса вынудили исповедаться в присутствии стольких свидетелей.
– Зачем вы принуждали его? – упорствовал непреклонный Рейес. – Хотели насладиться властью, потешить свое самолюбие…
Развернувшись к нему, Джулиани ледяным взглядом заставил священника умолкнуть.
– Это было необходимо. Будь он художником, я приказал бы ему перенести свою муку на холст. Будь он поэтом, я велел бы написать стихи. Поскольку Эмилио тот, кто он есть, я заставил его говорить об этом. Так было надо. А наш долг был выслушать его.
Еще секунду Фелипе Рейес смотрел на своего начальника, затем сел на скамью, окруженную летними цветами, залитую слепящим солнцем, – потрясенный, но все еще не убежденный. Здесь росли подсолнухи, желтые лилии, гладиолусы, а откуда-то ветер приносил запах роз. Близился вечер, ласточки уже не летали, и громче звенел хор насекомых. Отец Генерал сел рядом с Фелипе.
– Вы бывали во Флоренции, Рейес?
Откинувшись на спинку скамьи, Фелипе осклабился с раздраженным непониманием.
– Нет, – язвительно ответил он. – Я не увлекаюсь туризмом. Сэр.
– Жаль. Видите ли, там есть серия скульптур Микеланджело, на которую стоит посмотреть, – «Пленники».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162