– Я чувствую себя хорошо.
Он встал и, подойдя к окну, отодвинул штору. Вид отсюда был не слишком живописный: гараж да часть горного склона.
– Раньше я был неплохим бегуном на средние дистанции, – по-свойски доверительно сказал Сандос. – Сегодня утром я одолел полкилометра. И большую часть пути пришлось пройти шагом. – Он пожал плечами. – Неплохо для начала.
– Совсем неплохо, – согласился Эдвард Бер. – Вы и с кофе хорошо управились.
– Угу. Не раздавил чашку. Только пролил немного. – Сандос задернул штору. – А сейчас собираюсь принять душ.
– Вам помочь?
– Нет. Спасибо. Сам справлюсь.
Не рассердился, отметил брат Эдвард, наблюдая, как Эмилио выдвигает из комода ящик и вынимает чистую одежду. Пусть не очень быстро, но Сандос все сделал отлично. Когда он двинулся к двери, брат Эдвард снова заговорил.
– Знаете, это еще не кончилось, – предупредил он. – Через такое нельзя перескочить сразу.
Некоторое время Эмилио смотрел в пол, затем вскинул взгляд.
– Да. Знаю. – Помолчав несколько секунд, он спросил: – Кем вы были раньше? Санитаром? Терапевтом?
Фыркнув, Эдвард Бер потянулся за кофе.
– И близко нет. Я был фондовым брокером. Специализировался на компаниях-банкротах.
Он не ждал, что Сандос поймет. Большинство священников, давших обет бедности, было безнадежно невежественно в финансовых вопросах.
– Это предполагало признание ценными вещей, которых другие люди не ценили, и заставляло ценить вещи, которые другие считали бесполезными.
Сандос намека не понял.
– Вы преуспевали?
– О да. Я многого добился.
Брат Эдвард поднял чашку и сказал:
– Спасибо за кофе.
Он проводил Сандоса взглядом, а затем, неподвижно сидя в тишине, Эдвард Бер начал утреннюю молитву.
Около десяти утра раздался металлический стук в дверь. «Входите», – откликнулся отец Генерал и не удивился, увидев, что в кабинет входит Эмилио Сандос. Без затруднений справившись с дверной ручкой, тот закрыл за собой дверь.
Джулиани хотел было встать, но Эмилио сказал:
– Нет. Сядь, пожалуйста. Я пришел… я хотел поблагодарить тебя. Наверняка тебе было нелегко.
– Это было жестоко, – признал Винч Джулиани. – Ведь я мог только слушать.
– Нет. Ты сделал больше.
Сандос оглядел кабинет, показавшийся странно пустым. Неожиданно он хмыкнул и потянулся к волосам, словно хотел расчесать их пальцами, – старая привычка, из-за которой сейчас могли запутаться суставные механизмы скреп. Эмилио опустил руки.
– Извини за стол. Он был дорогим?
– Бесценным.
– Назови сумму.
– Забудь об этом. – Джулиани откинулся в кресле. – Ну что ж, ты выглядишь лучше.
– Да. Я хорошо спал. Готов спорить, что бедняга Кандотти не сомкнул глаз, но я спал отлично. – Эмилио улыбнулся: – Джон – молодчина. Спасибо, что привлек его к делу. И Эда. И Фелипе. Даже Фолькера. Я бы не смог…
Его лицо исказилось, и он отвернулся, но тут же снова посмотрел на Джулиани.
– Это было как… как промывание желудка.
Джулиани не ответил, и Эмилио продолжал с легкой иронией:
– Я где-то слышал, что исповедь облегчает душу. Джулиани дернул уголком рта:
– Это именно тот принцип, коим я руководствовался. Эмилио подошел к окну. Из кабинета открывался лучший вид, чем из его комнаты. Высокий пост имеет свои преимущества.
– Ночью мне снился сон, – сказал он негромко. – Я стоял на дороге, а рядом не было никого. И во сне я сказал: «Я не понимаю, но могу научиться, если ты станешь меня учить». Думаешь, кто-нибудь слушал?
Он не отводил взгляда от окна.
Джулиани встал и подошел к книжному шкафу. Выбрав маленький том с потрескавшимся кожаным переплетом, он перелистал страницы и протянул томик Сандосу.
Повернувшись, тот принял книгу и посмотрел на корешок.
– Эсхил?
Джулиани указал на отрывок, и какое-то время Эмилио медленно переводил в уме с греческого. Наконец он произнес:
– В нашем сне боль, кою нельзя забыть, падает, капля за каплей, на сердце, пока, в нашем отчаянии, против нашей воли, через ужасную милость Бога не приходит мудрость.
– Хвастун.
Эмилио засмеялся, но, снова отвернувшись к окну, перечитал отрывок еще раз. Вернувшись к письменному столу, Джулиани сел, ожидая, пока Сандос заговорит.
– Меня интересует, могу ли я остаться здесь еще на какое-то время, – сказал Эмилио. Он сам не ожидал, что попросит об этом. Он собирался уехать. – Я не хочу навязываться. Ты был очень терпелив.
– Вовсе нет.
Сандос не обернулся, чтобы посмотреть на отца Генерала, но Джулиани услышал, как изменился его тон:
– Я не знаю, священник ли я. Я не знаю… не знаю… совсем ничего не знаю. Я даже не знаю, следует ли мне этого желать.
– Оставайся, сколько захочешь.
– Спасибо. Ты был очень терпелив, – повторил Эмилио. Он подошел к двери, и заключенные в скобы пальцы аккуратно взялись за ручку.
– Эмилио, – окликнул отец Генерал, не повышая голоса, благо в комнате было тихо. – Я посылаю другую группу. На Ракхат. Полагаю, тебе следует знать об этом. Мы могли бы тебя использовать. В качестве переводчика.
Сандос застыл.
– Слишком рано, Винч. Слишком рано об этом думать.
– Конечно. Я просто считал, что тебе следует знать.
Эмилио покинул кабинет. Не сознавая, что делает, ведомый давней привычкой, Винченцо Джулиани поднялся, подошел к окну и долго стоял, глядя через поросший травой открытый двор на панораму, в которой смешались средневековые строения и нагромождение скал, правильный сад и искривленные деревья, – декорацию величественную и издревле прекрасную.
Благодарность
Как бывший ученый, я ощущаю себя неловко без примечаний и обширной библиографии; даже как романист, я полагаю, что должны быть названы некоторые из множества источников, которые я использовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162