Но делал это не я!
Слава Богу, у меня хватало разума, чтобы прочувствовать
действительную истинность происходящего. Возможно, я только
самым краешком ощущал настроение  1того 0, кто был причастен к
погодным метаморфозам. А может быть, мне мерещилось вообще
все...
- Вы совсем ничего не едите.
Очнувшись, я медленно обвел взглядом комнату. Пронин
куда-то пропал. Деликатес хренов! Сводник и пьяница!.. Сказал,
наверное, какую-нибудь шоколадную пошлость и улизнул.
- А где Толик?
- На кухне. Должно быть, спит.
- Значит, улизнул?
- Нет. Просто вышел.
Я отложил вилку в сторону, кончиками пальцев осторожно
обтер губы. Салфеток не было.
- Все было очень вкусно, спасибо.
- Пожалуйста, - в глазах ее светилась добрая грусть. Мне
стало ее жалко. Я вообще люблю жалеть людей. И чаще всего за
такие вот глаза, а иногда просто за молчание. Пугают
говорливые, молчаливые привлекают.
- Вы, правда, играете цариц?
- Я их  1играла 0. Давным-давно и один-единственный сезон. В
маленьком периферийном театре.
- Искусство не бывает периферийным.
- К сожалению, бывает...
Не выдержав, я зевнул.
- Пардон. Не спал две ночи, и вот... - я опять
приготовился оправдываться и врать, но Тамара перебила меня.
- Две ночи копали картошку?
- Не было никакой картошки, - признался я. - Все чертов
спирт. Еще немного, и боюсь, засну прямо на стуле.
- Я вам постелю, - глаза Тамары скользнули в сторону. -
Выбирайте, диван или раскладушка?
Вопрос не был риторическим. И она вовсе не протягивала
мне два кулачка с зажатыми в них разноцветными шашками. От
верности ответа зависело ее доброе ко мне отношение. И нечего
было удивляться. За гостеприимство платят, вот и все.
Помедлив, я кивнул на диван.
- Здесь, если не возражаете.
- Не возражаю, - лицо Тамары просветлело и вроде даже еще
чуточку похорошело. Прямо на глазах она помолодела лет на
пять-шесть. Женщинам такие чудеса подвластны. И самые старые
женщины - самые нелюбимые. Молоды - те, кого мы любим. Отсюда
и решение проблемы вечности. Наши бабушки не бывают старухами.
Это органически невозможно.
- Вы очень хорошая, - пробормотал я и обреченно подумал:
"Но именно хорошие женщины мне более всего безразличны?" Мысль
не приводила в отчаяние, но порождала немало вопросов -
вопросов довольно безысходных, и потому я поспешил бодро
подняться. На всякий случай ухватился за спинку тяжелого
кресла.
- Честное слово, вы замечательно выглядите!
На щеках Тамары проступил легкий румянец. Ей понравились
мои слова, а мне понравился румянец.
- Скверно, что мы завалились к вам пьяными. Надеюсь, вы
нас простите? - я напрягся, выдумывая комплимент, но ни черта
не придумывалось. Мне она нравилась, но как-то уж очень
отстранено. С такими я умею только дружить. Меня не тянуло к
ней, что-то в нашей обоюдной магнитной природе не срабатывало.
В голове царила пустота, на язык напрашивалась откровенная
банальщина. И тогда я пошел на подлог. Я представил, что вижу
перед собой не Тамару, а ту смуглокожую незнакомку с золотым
зубом. И слова немедленно нашлись.
- Не мне это говорить, Томочка, но вы прелесть. Вы чудо
из загадочного тумана... Болтун из меня неважный, но если бы
вы согласились помолчать вместе со мной... Хотя бы несколько
минут...
Я вдруг сообразил, что важны даже не слова, а та энергия,
которой они заряжаются. Это сильнее смысла, а значит, и
действеннее. Лед на нашей мерзлой реке тронулся. Какая-нибудь
спелая пэтэушница на мое "чудо" и "загадочный туман" ответила
бы откровенным хихиканьем. Но Тамара не замедлила откликнуться.
Что-то ее, впрочем, тоже удивило. Женские брови забавно
изогнулись, глаза сузились, чтобы в следующий миг расшириться.
И все-таки главное она поняла. Или очень захотела понять. А
потому несмело шагнула ко мне, прикусив нижнюю губу, рукой теребя
ворот платья.
- Вы...
- Молчи! - я взял ее за тонкую горячую кисть и притянул
ближе. Если бы она снова попыталась заговорить или начала бы
кокетничать, я бы ушел. Но Тамара и впрямь оказалась женщиной
догадливой. Можно сколь угодно бранить женскую половину за
отсутствие аналитических талантов, но в сметливости и интуиции
им не откажешь. Навряд ли мой запрет читался на лице - маски
плохо читаются, однако что-то она все же умудрилась ощутить и
внутренне тотчас подчинилась чужой стратегии.
Пальцем я коснулся ее подбородка, прошелся вдоль острых
скул. Все так же прикусив губу, она завороженно глядела на
меня. С осторожностью я прикрыл ей веки и медленно стал
расстегивать перламутровые пуговицы, берущие начало от ее шеи
и по плавным холмам и впадинам сбегающие вниз. Ни единого
звука протеста, никаких гримас. Я попытался выйти из
собственной оболочки и полюбоваться собой со стороны. Что
это?.. Подобие магии или взрослая игра, в которой каждый
блефует в меру собственных талантов? Кто-то изображает
смущение, кто-то - влюбленность... А что изображал я? Или был
все-таки самим собой? Но отчего естественное безумие не
будоражит моего сознания, не волнует мою кровь? Мне
всего-навсего интересно. Хорошо, хоть так. Хуже нет полной
аморфности... Кстати, если бы маска отсутствовала, и я
волновался бы по-настоящему, получилось бы все так, а не
иначе? Я почти не ласкал Тамару, а она уже окаменела. Или
действующий без любви добивается большего? Что натворит
разъяренный хирург, вторгнувшись в распластанное нутро
больного? В медицине нужна трезвость, нужно хладнокровие.
Только тогда врачующему сопутствует удача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25