Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон.Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.— Праздник продолжается! — ревет он. — Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе! (Берю употребляет именно это слово «isba»).— Не стоит, — говорю я, — мне достаточно и своей.Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.— Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи.Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.— Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?— Наверное, конверт…— Ты так думаешь?— Не вижу другой причины.Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.— Нужно все-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?— Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.— Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбара лакомый кусочек.— Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.— Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?— И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.На том конце долго не снимают трубку. Я задаюсь вопросом, не остался ли он на ночь в парфюмерных объятиях неутомимой мисс Ловикайфмен, но нет. В мою ушную раковину через трубку вливается густой, как жидкая смола, бас:— Да?— Это Сан-А!Наверное, мое имя заставляет его встряхнуться.— А! Подождите секунду, мне требуется глоток дезинфицирующего, чтобы проснуться.Бутылка виски, наверное, находится у него под рукой, так как мой слух без труда улавливает характерное бульканье.— Готово, Сан-Антонио, слушаю Вас.— Разве мы больше не на “ты”?— Если ты так хочешь, почему бы нет! — говорит Рульт. — Тебе не кажется, что старый краб здорово выбил всех из колеи своей дурацкой шуткой?— Как там утряслось с легавыми?— Неплохо. Им сказали, что с Ямомототвердолобо случился сердечный приступ, он подошел к окну глотнуть свежего воздуха, сильно наклонился и нырнул головой в асфальт.— Их устроила эта версия?— Вполне. Мы ведь здесь уважаемые люди, старина, нам привыкли верить на слово.— Конверт до сих пор у тебя?— А как же, он лежит в сейфе. Я собираюсь завтра показать его сиру Приз-Парти, знаменитому англичанину, который поселился в Японии сразу после войны, чтобы заниматься исследованием старо японских языков со времени становления шоконата.— Ладно. Я хочу еще кое-что спросить у тебя о старика-непрофессоре. Помнишь, перед тем как прийти в транс, он что-то выкрикнул по-японски? Ты понял, что он хотел сказать?— Это было проклятие.— И только?— А разве этого тебе мало?!— Что ты думаешь как знаток местных нравов, чем может быть вызвана подобная реакция у японца?— Это наверняка что-то связанное с религией, но к этому, увы, мне нечего добавить.Он зевает, как мясник, которого крупно подвели с поставкой свежего товара.— Сейчас оставлю тебя в покое, — извиняюсь я.— Отличная мысль! Как тебе моя обворожительная американка?— Немного шебутная по периферии, но в остальном очень милая.— Правда, гостеприимная?— Скорее, она предпочитает самообслуживание!Он смеется.— Мне нравятся такие кадры. Они упрощают жизнь настоящим мужчинам и помогают решить физиологические проблемы.Я прощаюсь с ним и отключаюсь на полдюжины часов, в течение которых мне снится, как искореженный профессор Ямамототвердолобо падает с неба, вопя: “Будьте вы прокляты!" * * * На следующее утро, когда мы спускаемся в холл, портье показывает нам на двух типов, сидящих рядом с выходом. Вышеуказанные месье встают и подходят к нам. Они среднего роста, в серых костюмах и черных соломенных шляпах в американском стиле. Оба — японцы, и у обоих на круглых лицах написано такое же радушие, как у сонного мужика, который с тяжелой похмелюги скрутил козью ножку из последней трешки Я смотрю на них без особой радости, предчувствую, что они доставят нам немало хлопот.— Полиция, — бросает один из них по-французски, — следуйте за нами!Берюрье смотрит на меня понурым, как уши таксы взглядом.— Тут афиняне афигенели, персы оперстенели, сатрапы сотрапезднулись, а крестоносцы хряпнулись крестцами и остались с носом! — выдает Берю.Что в переводе на разговорный язык означает:— Нас хотят повязать, надо рвать когти!Но я утихомириваю его взглядом. Не можем же мы устроить ковбойскую разборку прямо в вестибюле гостиницы! Тем более, что можно смело рассчитывать на поддержку нашего посольства.— В чем дело? — спрашиваю я.— Узнаете позже, — отрезает легавый.Мы не настаиваем и выходим в сопровождении двух ангеловхранителей.— В Японии полицейских тоже называют легавыми? — интересуется Толстяк.— Не знаю.— Их скорее всего называют здесь утятами.— Почему?— Да потому, что они желтые!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42