А на деревьях и шнобелях лицеистов распускаются почки. Земля благоухает, как нектар. Я поднимаюсь по ступенькам. Дверь не заперта.Фелиси никогда не закрывается. Моя старушка не боится воров. Она похожа на благородного епископа папаши Гюго: если бы она застукала у нас домушников, то преподнесла бы им в подарок подсвечники из столовой (доставшиеся нам от тетушки Леокадии, той самой, с усами под румпелем, похожим на хобот из-за того, что его поджимает подбородок).Изумительный запах тушеной телятины в мадере с рисом ласкает мои носовые отверстия. Я снова останавливаюсь. Фелиси что-то напевает на кухоньке. Она получила мою телеграмму, вот и радуется, моя милая. Я ставлю на пол свой багаж и крадусь к ней на цыпочках.На моей матушке — черное платье, поверх которого она повязала сиреневый фартук. Она мурлычет старую песенку: “Почему я не встретила тебя, когда молода была”. Ее голос слегка дрожит и она тщательно нажимает на “р”, как это было модно делать раньше. Да, это правда, раньше Фелиси была молода. Она любила и была любима, но я-то знаю, что та любовь была лишь прологом ее настоящей большой любви, любви на всю жизнь. Да, то была лишь разминка, предшествовавшая приходу в ее жизнь Сан-Антонио. Да, для нее я — единственный, неповторимый, несравненный, чудесный, прекрасный, великолепный, могучий, обожаемый, неотразимый, нежный, обольстительный, необыкновенный Сан-Антонио.— Привет, мамочка!Она умолкает, поворачивается кругом с большой деревянной ложкой, которую она держит, как жезл.— А! Мой мальчик, это ты!— Мы распахиваем объятия и прижимаемся друг к другу.— Я не ждала тебя так рано, Антуан.— Я не мог сдержаться от того, чтобы не заскочить из Орли повидаться с тобой перед работой.— Какой ты молодец, мой мальчик. Как ты слетал?— Отлично.— Значит, тебе понравилось на Кубе?— Да, ничего. Но в Мексике лучше.— Ты не подвергался опасности?Моя дорогая мамочка думает, что чем дальше меня заносит судьба, тем больше опасностей поджидает.— Ну что ты! Это была обычная деловая поездка. Старик затевает там одно дельце. Он попросил меня посмотреть на месте. Вот я и воспользовался этим и прогулялся чуть ли ни до Юкатана. Послушай, я ведь привез тебе пончо из Мериды.— Что? — шепчет матушка. Я открываю чемодан и достаю оттуда великолепное пончо ручной работы.— Это одеяло?— Почти. Ты можешь укрывать им ноги вечером, когда ждешь меня.— Оно восхитительно. Я буду накрывать им постель.— Еще я привез сувениры для Пинюша и для Берюрье.— Ты не забываешь о своих друзьях.— Для Берю — сомбреро с помпонами и бубенчиками, смотри!Я вытаскиваю огромный красно-черный шляпон, слегка примятый в путешествии.— Очень красиво, — соглашается Фелиси. Она с трудом сдерживает смех.— Представляешь чан Толстяка под этой штуковиной, мам?— Еще бы, — хохочет она. — Вот будет смех!— А это — для Пино.— Что это?— Уне пило де ля пас, иначе говоря, — трубка мира. Ее длина около восьмидесяти сантиметров, теперь уж он не подпалит свои усы.Неожиданно лицо моей Фелиси становится озабоченным.— Боже мой, я забыла тебе сказать, что Пино…— Что такое, мам? Я надеюсь, что он не умер во время моего отъезда?— Нет. Но, начиная со вчерашнего дня, он звонил уже три раза и спрашивал, не вернулся ли ты. Кажется, у него к тебе серьезное дело…Послушайте, ребята, если бы это случилось в театре, зрители сказали бы, что это дешевый трюк (несмотря на высокую стоимость билетов). Едва Фелиси успевает сообщить мне новость, как раздается долгожданный звонок с улицы. Я смотрю через окошко и вижу, что это приплелся преподобный Пинюше собственной персоной. На нем длиннющий плащ, в котором путаются колени, с вязаным его рукодельницей воротничком коричневатых тонов; и старые, стоптанные, как будто обутые задом наперед, лопаря. Из-под усов, наподобие куриной попки в неглиже, торчит пелек. Знаменитость (его величество частный детектив) приближается вразвалочку к дому. Его длинный и узкий нос придает физиономии что-то траурное, удрученно-удручающее, скорбное, сострадательное, покорное и трогательное.Когда видишь фото Пино в газете, рука непроизвольно тянется за шариковой ручкой, чтобы подрисовать ему пенсне.Увидев меня, его инфернальная физия озаряется улыбкой, бледной, как отблески лунного света в снегах Монблана.— Ну наконец! — произносит он тоном пилигрима, который после пятидесяти двух лет странствий наконец-таки пришел в Лурд, ни разу не сменив при этом обувь. Он смотрит на мои чемоданы.— Выгружаешься?— Только что начал. Итак, почтенный пресекатель рода, ты меня искал?— Еще как, Сан-А!Он кивает своей головой печального муравьеда.— Садись, Пинюш, тебя ждет сердечный прием.Он расстегивает свой плащ-рясу.— Как нельзя кстати, я совершенно вымотался за последние два дня.— Твоя контора обанкротилась?— Нет. И вообще, сейчас это меня не волнует.— В чем же тогда дело?— Твой кузен Гектор…Маман вскрикивает и выпускает из рук бутылку зеленого Шартреза, которую я успеваю поймать на лету.— С ним что-то случилось? — дрожащим голосом спрашивает моя добрейшая матушка.— Он исчез.Несмотря на мой широчайший кругозор, изобилие фосфора и сверх развитие серого вещества, у меня уходит две и шесть десятых секунды на то, чтобы осознать это.— Как это исчез?Он беспомощно воздевает вверх руки.— Исчез и все!Фелиси наливает три рюмочки Шартреза. Я протягиваю одну из них Филиалу. Он залпом осушает ее и причмокивает языком отпетого печеночника.— Погоди-ка, Пино, я хочу, чтобы ты ввел меня в курс дела. Как ты узнал, что мой кузен Гектор исчез?— Ты же знаешь, что мы с ним теперь компаньоны, — удивляется неполноценный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42