— Бог не попустит этого, нет!
— «Бог, бог»! Тверди сколько хочешь, это тебе не поможет. Нечего прикрывать именем бога свои грехи.
— Ля-иллаху-иля-ллахи,— произнес Асеин символ веры1.
Всаднику в куньей шапке, должно быть, почудилось, что
старик произнес эти слова в насмешку. Вздернув бровг, он слегка повернул лицо к Саты-бию.
— Ну, если у вас тут аксакалы такие,— сказал он с высокомерным недовольством,— что же об остальных прикажете думать?
Саты-бий только того и дожидался.
— Хватит! — выкрикнул он, вздергивая тощую бороден- ку.— Сами на себя беду накликали. За свою вину расплачивайтесь вашим добром. Ну!
Кутуйан подбежал к Саты-бию и ухватил его за полу.
— Ата, Саты-бий-ата!— упрашивал он.— Вы знали моего отца. Ради меня, ради духа моего отца... возьмите свои слова
1 Асеин произносит начало мусульманского символа веры: «Нет бога, кроме бога...»
назад! Прошу вас! Это наша последняя скотина, последнее наше зерно.
Масла в огонь подлил всадник с пышными усами:
— У них тут и дети, и старики на одну колодку, ха-ха-ха!
Всадник в куньей шапке сказал резко:
— Распускают языки по своей воле, словно над ними власти ни у кого нет! Живут как хотят, одичали.
Эти слова крепко задели Саты-бия. Кто он теперь в глазах своих высоких друзей — не чтимый всем народом мудрый предводитель, а так, пустомеля, которого чтит только собственная жена, только она еще подчиняется его власти и боится его камчи. И ему уже ничто не казалось дорого, кроме собственного положения, ради него он был готов на все. Ну, дорогие родичи, ну, братцы... А еще этот не в меру шустрый пащенок, который болтает о духах предков! С него все началось... И Саты-бий со всего маху полоснул Кутуйана плетью по голове. У мальчика искры посыпались из глаз, он открыл рот, словно собирался что-то сказать, — и не мог выговорить ни звука. Дернулся, отступил на шаг назад — и повалился как сноп на землю.
Санджар не помнил, как очутился возле Кутуйана, как приподнял его окровавленную голову.
— Чтоб тебе руку сломать! Руку сломать, подлец! Чем виноват ребенок?— весь дрожа, бросал он, задыхаясь от гнева, проклятия в лицо Саты-бию.
Асеин, ударив коня ногами в бока, подскакал к ним.
— Будь проклят* твой отец! — крикнул он. — Ты готов...
Асеину не удалось договорить — мордатый черномазый
джигит ударил его сзади по затылку прикладом ружья, и старик {свалился наземь. Другой джигит сшиб с ног Санджара, наехав на него конем. Заработали, взлетая вверх и опускаясь, тяжелые плети, удары сыпались один за другим.
Саты-бий, распаленный злобой, был бледен, только глаза горели. Оба его спутника как будто не придавали особого значения происходящему — беседовали друг с другом самым мирным образом. Для них, как видно, было не в новинку присутствовать при таком избиении беззащитных людей. А джигиты занимались своим делом играючи. В конце концов, они выполняли свою обычную обязанность. Подумаешь, спустить кому-то шкуру, да и то не до конца... никакого удовольствия! Вот если бы нашлась забава покрупней, тогда — раззудись, плечо, размахнись, рука, тогда им гора — не гора и любой враг не страшен.
Санджар и Асеин лежали ничком на земле. Возле Санджа-
ра — Кутуйан, который с трудом приходил в себя: веки у него то приподымались, то снова опускались, руками он прикрывал голову.
Саты-бий, помолчав, лицемерно вздохнул, как бы сожалея о греховности человеческой, и махнул рукой в сторону навьюченных животных, отдавая повеление джигитам: «Забирайте их с собой!» Затем он двинулся вперед по дороге и вскоре нагнал тех двоих.
Асеин поднял голову в ту минуту, когда мимо него, волоча по земле продетую в носовое кольцо веревку, медленно прошел его собственный вол. Вола погонял один из джигитов, со шрамом на лице. Асеин ухватился за веревку.
— Эй, ты! — прикрикнул на старика джигит со шрамом, конь его загарцевал прямо у Асеина перед носом.— Бессовестный! Чего цепляешься? Отпусти подобру-поздорову, ну! Слышишь?
— Как это отпустить? Это мой вол. И мука моя! Все мое, я вез муку на базар. Продать да ребятам одежду справить.
— А-а, тебе мука нужна?— Джигит выхватил из кожаных ножен у пояса короткий кривой нож, рубанул им крест-накрест сначала по одному мешку, потом по другому.— Вот тебе мука! Собирай ее для своих ребят!
Словно белый от пены водопад пролился со скалы... нет, то не водопад — оползень, лавина.
— Стой... погоди-и! — Асеин рванулся с места, со всей силой потянул к себе веревку.— Грех тебе, великий грех, святой хлеб на землю сыплешь... стой! Перестань... бог покарает!
— Прочь! За грех и за доброе дело твой ответ и твоя награда! Отпусти веревку!
— Не отпущу! Скотина моя.
— Н-ну!
— Кто вам дал право грабить людей? Бога побоялись бы...
— Пусть боится тот, кому надо! «Право», тоже мне еще! У тебя права не будем спрашивать. А ежели тебе оно нужно, получай!
Джигит огрел Асеина камчой. Удар пришелся по виску. Старик упал, веревка выскользнула из ослабевших пальцев и потянулась за волом по дороге.
3
Вернувшись домой, Асеин и Санджар стали думать, кому жаловаться? Базаркулу? Или самому Байтику? Если Саты- бий кого и послушает, так только его. Согласится с его решением. Не может не согласиться.
Однако сразу ехать с жалобой они не могли. Сгоряча не почувствовали, насколько тяжелы нанесенные им побои. Кутуйан оправился быстро, молодому все нипочем. Рана на голове еще не затянулась, а оп уже бегал да играл. Санджар и Асеин слегли оба недели на две. Отделали их лихо — места живого не оставили. Первые несколько дней лежали они все распухшие, головы не поднять, пища в горло не идет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92