Здесь, в миазмах испарений, по бесконечной мёбиусовой ленте работы, пота, соли и грязной наживы гремят-стучат поезда. Карусель, где у лошадок эмфизема, краска облезает, а вонь изо рта и запах тела масляным водоворотом кружат в воздухе, — это и есть воздух. Тела вдыхают углекислый газ, утилизируют отходы, они спрессованы липкими клиньями — утренний час пик в метро. На самом дне города, на самом нижнем его уровне царит запах.
Эдвин Винсент де Вальв (он же Эд, Эдди или Эдуинн в студенческую пору чтения поэзии) выбирается на поверхность на перекрестке Фауста и Броад-вью, точно суслик в гигантский каньон. Дождь на Гранд-авеню пачкается еще в воздухе. Тыльной стороной руки Эдвин как-то поймал каплю и оторопел — бусинка воды была уже закопчена.
Эдвин — худой услужливый молодой человек с угловатыми движениями огородного пугала и сухой соломой на голове, которая отказывается держать пробор. Даже в модном пальто и блестящих черепаховых туфлях от «Диканни» Эдвин начисто лишен солидности. А также плотности. Он легковесен во всех смыслах, и во время этих утренних поездок его почти затаптывают. Чтобы выжить в естественном отборе часа пик, Эдвину приходится бороться — он с трудом удерживает голову над этим потопом. И никто — в первую очередь сам Эдвин — не подозревает, что вскоре на его хрупкие плечи ляжет ответственность за судьбу всей Западной Цивилизации.
Вонь прокисшего молока и стоялой мочи, въевшаяся в восточную часть улицы — даже во рту ощущается ее вкус, — приветствует Эдвина привычной пощечиной. Заезженной мелодией. Метафорой чего-то еще. Того, что гораздо хуже.
Когда Эдвин переходит Гранд-авеню вместе с толпой мятых пиджаков, влажных рубашек и тяжко стонущих кейсов, а транспорт отзывается белым шумом и тошнотворные запахи города тащатся за ним по пятам… он смотрит вверх, на уцепившееся за гребни зданий утреннее солнце, издевательское, недосягаемое и почти невидимое глазу сияние золота. И говорит себе, как обычно, на одном и том же месте, в одно и то же время:
— Я ненавижу этот ебаный город.
Несмотря на архитектурное величие и историческую претенциозность, Гранд-авеню — всего лишь скопление конторских шкафов. Их притиснули друг к другу и подровняли — неумолимо, едва ли не бесконечным рядом. В шкафах этих можно отыскать рекламные агентства, бизнес-консультантов, тайные потогонные мастерские, модных программистов, финансовые пирамиды, инвестиционные фонды, скромные мечты и большие надежды, начальство и поденщиков, пластиковые кафе и анонимные свидания, бухгалтеров, адвокатов, акробатов и хиромантов, коммерсантов и шарлатанов, системных аналитиков, торговцев косметикой и биржевых воротил. Это спортзалы абсурда и безумные балаганы несбывшихся стремлений.
Все это и многое другое есть на Гранд-авеню. Но самое главное — здесь имеются издатели, целая головокружительная череда издателей. У кого-то — лишь табличка на двери, кто-то — винтики в огромных мультимедийных империях; некоторые запускают на орбиту великие имена, а некоторые несут ответственность за Сидни Шелдона. И все они цепляются за адрес на Гранд-авеню.
Издатели просачиваются на Гранд-авеню, как личинки термитов. Сотни их таятся в лабиринте комнатенок и коридоров, что подстерегает вас за мрачными эдвардианскими фасадами: они плещутся в своем словесном болоте, взбалтывают грязь, размножаются в неволе. Здесь копятся высоченные стопки рукописей и необозримые курганы гноящейся бумаги. Здесь, сопя друг другу в затылок, дамы без макияжа и господа без вкуса к одежде острыми редакторскими карандашами черкают, черкают, бесконечно черкают многотомные излияния самого эгоистичного существа на свете — писателя.
Вот оно — брюхо зверя, изъязвленный желудок национального книгоиздания, и Эдвин де Вальв, что пересекает сейчас Гранд-авеню, направляясь в свою каморку в издательстве «Сутенир Букс Инкорпорейтед», — лишь мелкая клякса в болотной трясине.
«Сутенир Инк.» — почти на вершине пирамиды. Конечно, не чета кому-нибудь из Кабального Клана, не «Бэнтам» или «Даблдей», но все же на голову с плечами выше мелких издательств. Разумеется, Джон Гришэм или Стивен Кинг ему не по зубам, зато найдется какой-никакой Роберт Джеймс Уоллер. Раз в квартал «Сутенир» издает подробный каталог не книг, а «наименований» (это профессиональный термин, книги утоптаны до самой своей неуловимой сути) — от гастрономических причуд знаменитостей до сорокафунтовых готических романов о вампирах. «Сутенир» ежегодно выпускает более двухсот пятидесяти наименований. Окупается не более половины расходов, больше трети книг идет в убыток, а небольшой остаток приносит прибыль. На топливе этих волшебных наименований, этих редких доходных бестселлеров работает вся разветвленная система. В американском издательском мире «Сутенир» считается экономически стабильным.
Хотя основное направление «Сутенира» — нон-фикшн и жанровые романы, иногда — в основном случайно — проскакивают и подлинные шедевры: продираться сквозь утомительную и перегруженную эзотерикой скучищу настолько тяжко, что вы понимаете — вот она, Большая Литература. Именно «Сутенир» первым опубликовал «Название тюльпана»: действие этого «интеллектуального детектива» происходит в средневековом женском монастыре в Бастилле, а главный герой — средних лет математик, ставший семиотиком. Автор, средних лет математик, ставший семиотикой, ворвался однажды в «Сутенир», швырнул свой здоровенный манускрипт, словно перчатку, и объявил сие творение вершиной «постмодернистской гипераутентичности».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86