Забрал степлер и пару шариковых ручек — стащить что-нибудь напоследок было чем-то вроде корпоративной традиции — и ушел. В коридорах раздавалось эхо его шагов. А шаги тонули в тишине.
Эдвин покинул здание номер 813 по Гранд-авеню и направился к ближайшей станции метро, но вскоре остановился. Наклонил голову и прислушался. И услышал то, чего никогда не было на Гранд-авеню — тишину. Обычный поток машин, желтая вереница такси, волны пешеходов (их намного меньше обычного) переходят улицу по команде светофора. Но уже не так много машин, кинетической энергии, хаотичного движения. Ни брани, ни гудков, ни постоянного белого шума — он эхом растворился в тумане и унесся в небеса. Гранд-авеню притихла, и тишина была мягкой и обволакивающей, словно мех. Или обитый шелком гроб.
Эдвину стало нехорошо. Слава богу, что он уходит, что покидает это место. Раньше он терпеть не мог адскую Гранд-авеню, теперь же оплакивал ее уход. Изменились даже граффити. На магазинах вместо названий банд и бессвязных ругательств — цитаты из Тупака Суаре: «Живи! Люби! Учись!»… «Обрети блаженство».
— Это все не мое, — сказал Эдвин.
Пора отсюда бежать. Забрать деньги, открыть счет за границей, сменить имя. Пора убегать. Эдвин — не сволочь, он оставит денег Дженни на безбедное житье. Даже напишет трогательную записку, в которой объяснит причину ухода. (Но только не «Ушел на рыбалку».) Начнет новую жизнь в новой стране, далеко отсюда. Напишет Мэй. Найдет место, куда Тупак Суаре еще не проник, место, где ругаются, жалуются, волнуются и смеются — не блаженно, а от всей души. Ищут, ошибаются, снова ищут. Там, где-то за горизонтом, отчаянно и самозабвенно дерутся, трахаются, напиваются и курят. Как в скверном фантастическом романе Ирвина. Он повернется и скажет: «Я — Эдвин». А она ответит: «Я — Мэй. Если снова ко мне полезешь, придется тебя арестовать».
Эдвин шагал по тихим тротуарам Гранд-авеню, будто Чарлтон Хестон в фильме «Человек Омега»: одинокий, бдительный, живой. Луи больше не предлагал хот-доги и пикули — и даже латте-моккаччино. Теперь Луи (он же Тед) занимался терапией объятьями. За улыбку и двадцать пять центов он выйдет к вам и крепко-крепко обнимет. Объятия Луи пользовались большим спросом. Выстраивались очереди, в ладони у каждого четвертак.
— В двух кварталах отсюда тоже ларек с объятиями, — услышал Эдвин. — Но мне больше нравится Луи. Он обнимает лучше всех!
В конце концов Эдвин окончательно отказался от метро и решил промочить горло у О'Келлигана. Но паб оказался закрыт. Конечно же. На входной двери висела бумажка с надписью… впрочем, вы и так знаете какой.
— Вот срань, — произнес Эдвин в пространство. Паб О'Мэйлли тоже был закрыт. Заведение О'Шеннона превратилось в центр сбора волонтеров. На фасаде паба О'Тула красовалась реклама: «Оздоровление и терапия счастьем — методика Тупака Суаре!» Эдвин побрел дальше, мимо статуи Джеральда П. Джеральда, вдохновителя Великого Калиевого Бума 1928 года, вдоль ограды Королевского Парка: перемены застигли его врасплох, он уже отстал от жизни. Заходил в один бар за другим, но утешения так и не нашел.
— Бар? — удивилась девушка, когда он постучал в дверь. — Что вы, нет. Мы продаем натуральную вегетарианскую здоровую пищу.
Эдвин взглянул на эту веселую симпатичную девушку и мгновенно распознал все тот же застывший взгляд и обворожительную улыбку.
— Так почему же вы еще здесь? — поинтересовался он. — Вам скорее полагается возделывать поля люцерны.
Широкая ослепительная улыбка:
— Откуда вы знаете? Мы с моим парнем завтра уезжаем. Только там не люцерна, а кукуруза. Мы открываем свой некоммерческий фермерский кооператив. Чтобы дать возможность молодежи…
Не дослушав ее, Эдвин ушел. Странник в странной стране. Наплевать. Завтра в это время он будет лететь в самолете.
— Псст, парень! Выпивку ищешь? — окликнул его старик из полумрака переулка. (Он действительно сказал «псст».)
— Чего надо? — как-то слишком грубо спросил Эдвин. — Тебе подать мелочь? Или обнять? Обойдешься. Принимаю только в кабинете.
— Нет, мне объятий не надо. Тем более от такого сопливого хама.
Эдвин заметно повеселел. Грубость? Разве она еще здесь водится?
— Вижу, парень, тебе нужно выпить.
И тут внимание Эдвина привлек знакомый звук. Он услышал многообещающий перестук и перезвон бутылок, а когда зашел в переулок, его взору предстал целый мини-бар: «Джонни Уокер», «Южная отрада», «Носорог-альбинос», «Золото Кокани». Даже ящик «Одинокого Чарли».
— А я думал, что большинство уже не пьет, — удивился Эдвин.
— Большинство — да. Но большинство — это далеко не все. В порту огромное количество этого добра, склады забиты, оптовые партии пылятся. При теперешнем уровне дурных привычек этого надолго хватит. На многие годы. Еще у меня есть сигары и обычные сигареты, первоклассный кокаин, пара старых номеров «Джи-Кью» и «Максима».
— Елки-палки! — Эдвин полез за бумажником. Он запасся сигаретами, купил спиртное и приобрел даже парочку больше не издающихся журналов для мужчин. И когда, совершенно счастливый, он зашагал дальше, ему было Видение. Видение столь ясное и впечатляющее, что он чуть не разрыдался. Новое меньшинство — бунтари, целая субкультура несчастливых — загнано в подполье по всей стране и вынуждено существовать в теневом царстве черного рынка и тайных рукопожатий. Подземный мир тех, кто не захотел проститься с дурными привычками, кто твердо (и благородно) отказался «обрести блаженство». Видение вдохновило его: группа маргиналов, пыл которых не угасает все грядущие годы смуты. На душе полегчало, он приободрился, и тут — тут его схватили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86