«Ерунда, — ответила жена. — Он гораздо ниже ростом».)
Эдвин снял пальто. Потом галстук. Посмотрелся в зеркало: лицо осунулось, глаза — словно дырки, прожженные в дешевом линолеуме. «Надо было идти в писатели, — подумал он. — У меня дар к сравнениям».
Он с таким нарциссическим вниманием изучал свои попранные жизнью черты, что не сразу заметил желтую бумажку в нижнем углу зеркала. Это была самоклейка и она гласила: «Улыбнись! Ты лучше, чем думаешь».
Какого ч…
— Привет, милый! Рано ты сегодня! — Жена лилово-розовой вспышкой эластика проскочила из кухни в гостиную. Доносились слабые монотонные звуки, гипнотический напев: «И раз, и два, и три, веселее, веселее!»
Их кот — кот Дженни, — заинтригованный запахом тухлой рыбы и пищевых отходов, потерся о ноги Эдвина, урча и подергивая хвостом.
— Уроки не впрок, да? — Эдвин пнул кота по коридору. Тот заорал и исчез, просквозив среди ножек мебели серебристой рябью.
Идя по коридору, Эдвин обнаруживал на пути все больше и больше желтых бумажек — просто фейерверк мотивационных посланий. «Помни: ты настолько хорош, насколько сам считаешь! Даже еще лучше!» «Познать жизнь — первый шаг в познании любви». «Да, ты это сможешь! Да, ты это сделаешь!»
Что за черт?
Он сорвал одну бумажку. На ней бодрым почерком было написано: «Ты не забудешь похвалить себя сегодня?»
— Лю! — позвал он, входя в гостиную. (Дженни считала, что это сокращение от слова «любимая». На самом же деле — от «людоедки».) — Лю, — повторил он, — что это за хрень?
— Я не толстая? — Она качала пресс, высоко подбрасывая колени, но остановилась и посмотрела на него. Однако блестящие темно-рыжие волосы, стянутые резинкой, подпрыгивали еще долго. Какая же она толстая? Дженни стройная. Подтянутая. Ей с трудом удавалось нарастить достаточно целлюлита, чтоб было о чем беспокоиться. За это подруги не слишком ее любили. — Я так растолстела. — Некоторые любят напрашиваться на комплименты. Но Дженни за комплиментами высылала целые флоты либерийских глубоководных тральщиков.
Что же ты не спросишь, почему я весь в птичьем дерьме и от меня воняет помойкой? Тебе неинтересно, почему я так рано вернулся? Как умудрился в одночасье отправить на дно свою карьеру?
— Ты совсем не толстая, — сказал он в 327304-й раз. — Совсем не толстая.
— А как шотландка? Не толстит меня?
— Шотландка?
— Ну да, шотландка. Только честно. Что ты думаешь насчет шотландки?
— Что я думаю? Что я думаю ? Да ни хрена я о ней не думаю. Ты испортила мне жизнь. Зачем я только женился на тебе, на такой мегере, на такой стерве? — На самом деле, конечно, он так не сказал. Эдвин побаивался Дженни, поэтому ответил: — Шотландка тебе очень идет.
— Честно? Ты же не просто от меня отмахиваешься? Сегодня я просто чувствую себя толстой. Даже не знаю почему. Такое ощущение. Значит, не поправилась, точно?
Эдвин вздохнул:
— Писательница Бетти Джейн Уайли однажды сказала: «Многие люди считают, что заживут полной жизнью, стоит им лишь сбросить десяток фунтов».
— Да, — сказала Дженни, — это правда.
— Что правда? — Эдвин ответил раздраженно, хотя не собирался. — У тебя неточный синтаксис. Правда, что люди так считают, или правда, что это действительно правда и жизнь станет полной, стоит сбросить десять фунтов?
— Не знаю. И то, и другое, наверное. Вот, смотри, самоклейки. — И она протянула ему упаковку.
— Я как раз хотел спросить, что…
— Вихрь, — ответила она таким тоном, словно это все объясняло. И в самом деле: на кофейном столике с гордым видом возлежал номер журнала «Вихрь» за этот месяц. И, конечно же, на обложке заголовок: «Лучше жить лучше по самоклейкам!»
— Пишешь себе на бумажках мотивации и развешиваешь их по дому, как записки.
— Зачем?
— Чтобы стать счастливой! Попробуй.
Она протянула бумагу и ручку, но ему в голову пришла только такая мысль: «Постарайся за день никого не убить». Скорее всего, Дженни говорила о чем-то другом.
Эдвин всегда бродил по собственному дому, словно чужак по чьей-то жизни. Часто, сидя в гостиной, оглядывался в поисках чего-нибудь — чего угодно — своего. Но все вокруг отдавало Дженни: начиная с веселеньких тонов и цветочных узоров и заканчивая полированным фортепиано в дальнем углу, к которому никто не притрагивался. От Эдвина нет ничего. Он — просто квартирант.
Теперь повсюду желтели бумажные квадратики — на кухне, в столовой и наверняка в туалете. На абажуре («Экономь электроэнергию! Думай о нашей голубой планете!»), над посудомоечной машиной («Чистая посуда — ясные мысли!»), на холодильнике («Будь здоровее — станешь еще красивее!» Вот она, суть Дженни — не просто красивой, а еще красивее). Эдвин открыл холодильник и взял банку пива. А на банке — на каждой банке пива — маленькая пометка Дженни: «Точно хочешь пива? Совсем точно? Кое-кто в последнее время слишком много пьет».
С чувством огромного облегчения Эдвин понял, что, наконец, знает ответ. Точно ли он хочет пива? «Абсо-блядь-лютно». Он вскрыл банку и опрокинул ее, более-менее попав в рот. «У меня трудовая хандра», — подумал он с тоской.
Раньше Эдвин предпочитал шведский ликер и коньяк цвета красного дерева — долго смаковал их, массировал язык оттенками вкуса. Но, попав в издательский мир, где все впритирку, решив, что ему нужна «работа», он понял: придется собрать всю волю в железный кулак и спуститься на землю. Поэтому он разумно и мужественно решил пить только отечественное пиво. Прямо из банки. Как пьют настоящие американцы. (Хотя, в общем-то, он любил пиво. Предпочитал его коньяку или мятному шнапсу. Тем более это не просто пиво. Нет, что вы. «Настоящее пиво холодной фильтрации, выдержанное в буковых бочках».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86