— Не знаю. Они почти сразу пришли в ту комнату, куда меня положили. Недалеко от дома доктора. Кто-то, наверно, донес. — Он пожал плечами. — У нас ведь есть и враги, а не только друзья. И политическая борьба, капитан, никогда не ведется втихомолку. Мои друзья могут подумать, что это донесли вы… — Гамаль сам почувствовал чудовищность того, что он произнес. — Понимаете, капитан, Хаким непременно подумает, что вы меня предали. Вам грозит большая опасность.— А с какой стати Хакиму так думать? Он ведь знает…— Он знает только одно; англичане вероломны. Сам он человек скрытный. И умеет ненавидеть больше и беспощаднее, чем люди вспыльчивые. Он решит, что это сделали вы. И поклянется вам отомстить.Скотт пропустил его слова мимо ушей.Гамаль схватил собеседника за колено:— Вы должны их переубедить, капитан, понимаете? Позвоните в контору его отца и попросите, чтобы Хаким с вами встретился. — Гамаль и вообще-то говорил тихо, чтобы его не слышал шавиш унтер-офицер (араб.)

, но имя отца Хакима он произнес шепотом.— Ей-богу, все это не имеет никакого значения, — сказал Скотт.— Нет, имеет! Они до сих пор верят, что все решает пуля, — нервно перебил его Гамаль. — Вы в опасности, ведь я не могу с ними увидеться. Вы должны сами им сказать…Старый полицейский смотрел на них с беспокойством: Гамаль наклонился к Скотту и что-то ему шептал. Шавиш сам любил действовать исподтишка, а потому и других подозревал в недобрых замыслах.— Еще кто-нибудь арестован? — спросил Скотт, чтобы перевести разговор на другую тему.— Они говорят, что арестованы все, но это ложь, — Гамаль отер с лица пот, его лихорадило, глаза у него были воспалены. — Они хотели, чтобы я назвал своих друзей, но я заявил, что действовал один, по своей воле, и это, кстати говоря, чистая правда.— Вы им сказали, что жалеете о своем поступке?— Нет. Я о нем не жалею. Я ведь вам говорил. Я чувствую, что поступил неправильно. Но ни о чем не жалею. Я рад, что он остался жив. Рад, что понял свою ошибку. Об этом я им сказал.— Они вас по головке не погладят. — Скотт знал: ему надо сказать Гамалю, что это еще не конец, что худшее еще впереди. Но Гамаль все понимал сам.— Меня повесят? — спросил он. И сам ответил: — Что ж! Может быть.— Зачем вы признавались в чем бы то ни было?— Я сам себя об этом спрашиваю. Не со страха. И не потому, что хотел искупить какую-то вину. Признался потому, что думал: «Гамаль, нельзя начинать со лжи». Что бы там ни было, я должен говорить правду, не то они отнимут у меня мою силу.— Это может вам дорого обойтись. Они вас не пощадят.— Знаю. И готов к самому худшему. Я хотел вам сказать только одну вещь, капитан…Тон у него был неуверенный, и Скотт ждал, что Гамаль вот-вот у него что-нибудь попросит. Оказалось, что Гамаль обращается с просьбой к самому себе.— Я не могу позволить, чтобы меня опозорили. Понимаете, это у них против меня самое сильное оружие! Покрыть меня позором. Раньше я этого не знал. Они говорят: сдайся, откажись от своей правды и от своих убеждений. Все мы знаем, что нашему народу живется плохо, но живи, как мы. Живи, как мы, говорят они. Брось свое дело, говорят они, и стань таким, как мы все. Иногда они говорят это даже ласково. Но и тогда хотят растлить мою душу: чувствуй свой позор, Гамаль! Или: ну что тебе за дело, Гамаль? Или: пойдем с нами, Гамаль! Но если они хотя бы на миг заставят меня испытать стыд или если я решу, что мое дело — сторона, тогда я пропал и все пропало, и народ мой пропал. Видите, как они меня загоняют в угол! В самый угол! И нужно им не мое тело, а моя душа.— Если им не удастся погубить вашу душу, они расправятся с вашим телом, — предостерег его Скотт. — Будьте осторожны. Ни в чем не признавайтесь! Ни в чем!— Поздно, капитан. Но хорошо, что вы мне это говорите! — Гамаль положил свою темную, горячую, дрожащую руку на руку Скотта. — Зачем вы сюда пришли? Вам это не повредит?— Я вам сказал: надеялся, что смогу вам помочь. Но послушайте, Гамаль, вы понимаете, что вы восстали против всех?Гамаль засмеялся:— Вы опасаетесь за мою жизнь, капитан?— Боюсь, что да. Вы вот все говорите о ваших целях, о спасении народа, об истине. А вы знаете, что на себя взяли, когда выпустили эту пулю?— Как же я могу этого не знать? Ведь только об этом мы и мечтали всю жизнь.— Но один человек, горсточка людей, пистолет…— Неужели и вы хотите убедить меня, что все безнадежно? Что игра не стоит свеч, потому что она безнадежна?— Нет. Не хочу.— Значит, вы верите, что мое дело достойно того, чтобы я за него постоял? Скажите, капитан!— Да. Если вы понимаете его масштабы. Да.— Вам ведь не раз грозила смерть, капитан?— В общем, конечно…— А как, по-вашему, стоит мое дело того, чтобы за него умереть?— Что я могу вам сказать?— Ну вот, — сказал добродушно Гамаль, разминая закованные ноги. — Вы меня ободрили.Скотт почувствовал себя еще более беспомощным, чем раньше.— Мне жалко, что я ничем не могу вам помочь. Вот что меня мучит.— Ах, капитан! — сказал Гамаль. — Вам надо решать свою собственную судьбу.— Мою или Англии? Видите ли, Гамаль, я понимаю, что вы совершили. Я понимаю ваш поступок куда лучше, чем наши английские дела. Я думаю о вас, а не об англичанах и их судьбе.— И у англичан есть выбор между правдой и неправдой. Подумайте об этом.— Понимаю, — сказал Скотт. — И может быть — впервые.— Тогда, капитан, не огорчайтесь. Вы мне уже помогли.— Нет. Вы не знаете… Вы смотрите на вещи слишком просто, — настаивал Скотт.— Только так и надо на них смотреть.— Но вы не понимаете, кому вы бросили вызов, Гамаль.— Угнетателям.— Угнетателям? А кто они такие? Вы бросили вызов посольству Великобритании, английской контрразведке, египетской полиции, разведке (да поможет вам бог!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58