— Все это верно, — сказал Скотт. — Но вы когда-нибудь слышали, чтобы можно было сделать яичницу, не разбив яиц?— Конечно, нет! — торжествующим тоном воскликнул Гамаль, словно давно дожидался такого глубокого откровения. — Но о чем вы думаете, когда разбиваете яйца? Об уничтожении яиц? Или о приготовлении яичницы? Уничтожение яиц — действие второстепенное, случайное.— И тем не менее, необходимое, — настаивал Скотт.Египтянин даже привстал:— Это вы, англичанин, оправдываете убийство?— Нет, убийство — это по вашей части, а не по нашей.— Но вы на нем настаиваете!— Нет. Есть другие способы уничтожить человека, не обязательно его убивать.— Вот уж поистине английское рассуждение! — закричал Гамаль. Слово «английское» он сказал по-английски.— Если вы — кающийся убийца, — спросил его Скотт, — что же вы теперь намерены делать, чтобы спасти вашу страну от проклятых англичан?— Мы решим, что нам делать. А вы патриот, капитан?— Вряд ли.— Почему же вы сражаетесь за родину?— В войне важно, кто из противников прав и кто виноват. Наша сторона права.— Разве этого достаточно?— А чего же вы еще хотите?— Сердечного трепета, когда думаешь об отчизне.— Я прожил большую часть моей жизни вдали от нее.— Тем более!— Это тюрьма, каменный мешок, воздух там черен от дыма. А народ…— Ваш народ! Каков же он, ваш народ, капитан?— Кто его знает… — ответил Скотт. — Я знаю бедуинов, четыре племени горцев с берегов Красного моря, феллахов Гирги и пастухов-сенуситов куда лучше, чем англичан.— Но к кому же влечет вас чувство родства, капитан?— Ни к кому. Это чувство ушло, оно мертво. Мы, англичане, все стали друг для друга чужаками, Гамаль. Чувство родства — умерло. Братство — исчезло бесследно.— Тогда я все-таки не понимаю, почему вы воюете.— Я же вам сказал. Потому, что мы правы, а они неправы.— Но ведь и англичане неправы, разве вы этого не знаете?— Неправы?— Послушайте! Неужели я вам должен объяснять, что англичане бывают всякие — и плохие, и хорошие? Что у каждого из вас в душе тоже идет борьба, что правители ваши правят, а народ страдает…Скотт развел руками:— Человек не может ненавидеть свой народ, Гамаль.— Не может. Но англичане должны понять, какое зло они приносят другим. Вы должны понять, что поступаете дурно, и решиться не причинять больше людям зла. Нация всегда делится на тех, кто прав, и тех, кто неправ. Обычно прав народ и неправы его властители. Но никто из англичан не понимает, какое они чинят зло.— Так ненавидьте же их, Гамаль…— Я мог бы сказать, что ненавижу англичан от всей души, что презираю их и желаю им всяких бед за то, что они эксплуатируют, развращают и истребляют нас; но в глубине души понимаю, что восхищался бы ими, если бы мог их понять — конечно, народ, а не правителей. Почему так трудно проникнуть в душу англичанина, капитан?..Скотт встал, собираясь уйти: египтянин снова побледнел и говорил прерывисто, судорожно глотая воздух, и все-таки ему не хотелось отпускать Скотта от себя.— Вы никогда нас по-человечески не поймете, — сказал ему Скотт. — В душу англичанина трудно проникнуть даже нам самим. Мы не разделены на правителей и угнетенных. Мы просто отгорожены друг от друга глухой стеной — каждый живет сам по себе.— Что же вас разделяет, капитан?— Если бы я это знал, я разрешил бы вопрос, который вас мучит. И меня самого тоже.— Что же вас мучит, капитан?— На вашем месте, Гамаль, я бы снова прибег к пуле из-за угла.— Вы это говорите, чтобы я верил, что вы меня не выдадите?— Я еще могу вас выдать, — сказал ему Скотт. — Вам бы следовало себя от этого обезопасить.— Мы об этом думали, — сказал Гамаль, когда Скотт направился к двери. — Хаким хотел вас застрелить.Скотт засмеялся и сказал, что он их понимает.— Ага, теперь вы хотите запутать и меня в свою паутину необходимости?— Я запретил ему убивать, капитан. Слишком долго я здесь пролежал, слыша голос, взывавший о помощи. Я никогда больше не погублю человека, не совершу акта уничтожения, даже по необходимости.— А как насчет Хакима? Он все еще собирается меня застрелить?— Да. Он до сих пор уверен в том, что если вы — настоящий англичанин, вы нас предадите. Но пока это от меня зависит, вы в безопасности. Я верю в людей, даже если эти люди — англичане.Скотт опять засмеялся и ушел, обменявшись с ним утонченными арабскими любезностями и выслушав громкие заверения в братской любви, немыслимые по-английски.Но по-арабски Скотт их отлично понимал. 15 Ночью Скотт услышал, что Гамаля увозят. Он стоял на маленькой площадке кирпичной лестницы, и до него доносились шарканье ног и тихая перебранка. Лунный свет был похож на мыльную воду. Скотт слышал, как вполголоса ругался лейтенант Хаким и как опекал своего пациента недовольный доктор. Остальных он не знал, но догадывался, что это люди неловкие — вчетвером они не могли поднять Гамаля, а Скотт поднимал его один. Стукнула дверца машины, и по звуку, с которым она отъехала, Скотт понял, что Гамаля увозят на полутонном «шевроле» египетской армии.После завтрака Куотермейн заехал за ним на «виллисе», чтобы отвезти его к Пикоку (сегодня Скотту должны были дать новое назначение). Внизу он заметил, что двое каких-то людей внимательно разглядывают «тополино» Гамаля.— Подождите, — сказал Скотт Куотермейну, который поставил свою машину позади «тополино».— В чем дело?— Я хочу посмотреть, что они делают, — негромко сказал Скотт.— Кто?Скотт кивнул в сторону незнакомых египтян. На них были чистые костюмы и аккуратно выглаженные рубашки. По виду это были чиновники, состоящие на государственной службе, скорее всего — в полиции. Заглянув в окно запертого «тополино», они отошли, но один из них старательно притворил ворота в сад Гамаля;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58