Скотт не умел держать себя с детьми просто и непринужденно.— Не знаю, — сказал он серьезно. — А что?Мать вызволила его из беды.— Скотти уже скоро десять, — сказала она. — Он только выглядит старше. Поцелуй его и беги спать. Сними только туфельки, когда ляжешь в постель. И не вздумай просить есть. Сегодня среда, а кушать в кроватке можно только по пятницам. Ну, теперь все. Не будет тебе ни воды, ни яблока, ни книжек. И ставни я закрою. Марш! — Она поцеловала девочку, и Омм Али, черная нянька из Судана, увела ее спать.Стояла ранняя осень, и дело происходило не вечером, а сразу же после полудня, но девочке, по английскому обычаю, полагалось днем спать часа два. Так уж было заведено. И удавалось это, как известно было Скотту, только потому, что Джоанна здоровый и спокойный ребенок. Скотт ее за это любил.— Садитесь, — предложила ему Люси. — Я вас чем-нибудь покормлю.— Не хочу. Лучше я поброжу по квартире и погляжу, что вы делаете, — сказал Скотт, наблюдая за тем, как она подбирает раскиданную одежду Джоанны, ее туфли и носки.— Я только что от Пикока…— Бедный Тим! Он так всегда за вас волнуется. Сегодня он придет ко мне обедать.— Да?— Не надо ревновать, миленький, — сказала она с нежностью.Отношения между ними не были настолько близкими, чтобы оправдать его замешательство.— Вы больше там не работаете?— Нет. Я теперь у шифровальщиков. Эта работа мне больше по душе. Кое-что приходится переводить с французского и с греческого. Интересно. Меня и взяли-то к Тиму Пикоку только потому, что хотели подсунуть мне какую-нибудь работу. А я заранее знала, что долго там не удержусь.— Неправда, — возразил Скотт. — Вас направили к Пикоку, чтобы вы могли остаться с нами. С теми, кто выжил.Она привела его в кухню, где проводил свою жизнь, делая вид, будто ему это нравится, чистенький, одетый в галабию Длинная прямая рубаха.

четырнадцатилетний египтянин Абду. Скотт поздоровался с ним по-арабски и услышал в ответ приветствие по-английски. Люси хорошо вышколила своего боя. Она дала Скотту стакан молока и салат и заставила его есть. Когда-то она заставляла и Пикеринга есть зелень; он вечно жевал сырую морковку и салат, вернувшись после длительного пребывания в пустыне. Проведя там месяц, Пикеринг выглядел очень усталым, словно из него высосали все соки. Со Скоттом дело обстояло иначе. Он был от природы сухопар, в пустыне чувствовал себя как рыба в воде и, судя по внешнему виду, никак не нуждался в соках, которыми пичкала его Люси.— Ну какой мне смысл оставаться в дорожно-топографическом отряде? — спрашивала она с горечью, которой не скрывала только от Скотта. — Когда Пикеринг умер, надо было и мне умереть. Несмотря на детей.— Не смейте так говорить.— Я часто об этом думаю, Скотти. Ей-богу. Но это не значит, что я должна стать живым памятником Пикерингу в сердцах его друзей. На свете был только один Пикеринг и другого больше не будет. Но его уже нет, и мне надо начинать жизнь сызнова. Во что бы то ни стало!Ее слова встревожили Скотта. Ему хотелось ей возразить, но он не нашел нужных слов.— Вас раздражают такие разговоры? — спросила она.Он ответил уклончиво:— Ничуть. По правде сказать, вы куда уравновешеннее меня. Утром я не слишком-то вежливо разговаривал с Пикоком, потому что никак не могу выкинуть это дело из головы. А уж Черча совсем не выношу. Видно, я и по сию пору не способен смотреть на вещи так разумно, как вы.— Зря я стала разговаривать с вами начистоту, — сказала она. — Ведь только я знаю, милый, как вы чудовищно сентиментальны. Одна я знаю, что нам обоим пришлось начинать жить сначала, с того самого места, где нас оставил Пикеринг.Он кивнул. Да, в чем-то она была права. Однако мешала ему не сентиментальность, — он это знал. И угнетала его не одна только память о гибели Пикеринга.— Вы, наверно, думаете, что я человек холодный, — продолжала она. — Не спорьте! Может, вы и правы. Но я была вынуждена стать такой. Со смертью Пикеринга слишком многое умерло. В одну секунду, в одну только секунду все кончилось и для меня тоже. — Она говорила почти бесстрастно. — Пришел конец всему. И я не стану делать вид, будто моя теперешняя жизнь заменяет мне то, что у меня было раньше. Я существую, а не живу, и сердце мое холодно. Если бы я не сохраняла хладнокровия, я бы сломилась и сошла с ума. Несмотря на все, даже на детей. На свете был только один Пикеринг. И он давал мне все, чего мне в жизни хотелось. — Из ее глаз выкатилась скупая слеза. — Правда, — добавила она, с усилием переборов себя, — Скотт тоже человек, хотя и совсем другой. — Она вгляделась в его лицо. — Ну да, Скотти, вы тоже совсем особенный, непохожий на них всех.— На кого?— На дурачье, с которым я каждый день встречаюсь в штабе. На всю эту шатию. Был только один Пикеринг. И есть только один Скотт. Не смотрите на меня с таким осуждением. Разве я плохо к вам отношусь? — Она просунула руку ему под локоть. Когда он прислонился к каминной доске, чтобы погреться у стоявшей в камине керосинки, она на секунду прижалась к нему. — Какая жалость, что вы еще чуточку не подросли, тогда вы были бы совсем по мне.Роста они были одинакового; неприступную крепость застенчивости Скотта смягчала сочная зелень лугов, которые напоминала Люси, — отлогие холмы, поросшие лютиками, напоенные соками земли… Достаточно было его локтю дотронуться до ее руки, и Скотт почувствовал, как нежно ее тело, но он не отважился на большее. А она и не предложила ему ничего больше. Мгновение — и все было позади.— Знаете, куда я вас поведу? — спросила она. Ее синие глаза пытались его развеселить, а бело-розовые щеки смеялись.— Никуда. Я пришел к вам, — запротестовал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58