— Ничего вы не понимаете. И не хотите понять. Послушайте, я вам открою секрет. Все эти ублюдки больны черной оспой. Держитесь от них подальше…Скотт допил пиво, все время с брезгливостью чувствуя, что руки у него пахнут мертвечиной, и поднялся, чтобы уйти.— Мне сегодня не до того, Куорти. Пойдем.— Говорят вам, что они все заразные. Особенно Уоррен.— Уоррен человек неплохой. Мне он нравится.— Ну да, конечно, неплохой. Потому-то особенно заразный.— Ш-ш-ш!— Вы на меня не шикайте! Научились уже от них!— Пойдете вы, или я уйду без вас?— Пойду, пойду. Но она ошибается, старина, она не права. Что мне вам сказать, чтобы вас убедить?..— Не надо меня убеждать. Не в чем. Я вот только иногда удивляюсь, почему бы англичанам не взять, да и не перестрелять друг друга? Все было бы раз навсегда решено. Вот в чем вам надо бы меня убедить.— Вы, видно, выпили лишнего…Он не ошибся. Всему виной было пиво, выпитое натощак после утомительного дня, и прикосновение смерти. Куотермейн все-таки заразил Скотта потребностью поговорить по душам.— Ну скажи мне, почему они не палят друг в друга, скажи! — допытывался Скотт.— Потому, что ни один из них не стоит пули. Понимаешь, старина? Что, опять Черч на уме? Сладу с тобой нет. Кому он нужен, этот Черч, да и твой «человека тоже? Всех их надо перестрелять, к чертям! Да разве тебе это понять? Отвези меня лучше домой.Скотт отвез его на «виллисе» в лагерь, а потом снова попросил машину, чтобы поехать к Люси Пикеринг. Было уже очень поздно. Ночь его как будто успокоила; прикоснувшись к Абду Эффенди и к горю его близких, Скотт чувствовал себя мягким, как воск. 18 — Где вы были? Уже так поздно!Ее цветущее лицо было таким свежим, что Скотту снова почудилось, будто от него самого пахнет смертью.— Вы какой-то серый, — сказала она, закрывая за ним дверь. — Что с вами?— Хорошо бы принять ванну, — сказал он. — Очень это неудобно?— Вот еще чего недоставало! Приходить ко мне среди ночи, чтобы принять ванну! — сказала она, вводя его в комнату.— Разве уже так поздно? — Он отнял руку. Ему не хотелось, чтобы до него дотрагивались.— Давно пробило одиннадцать.Она привела его в свою комнату, где нежные краски выгодно оттеняли ее лицо. На ломберном столе, заваленном картами и записными книжками, ярко горела лампа.— Вы собирались спать?— Нет. Перечитывала заметки Пикеринга.Он не задал ей вопроса, который сам собой напрашивался, но она на него ответила:— Я подумала, что неплохо было бы привести его записи в какой-то порядок. Вы правда хотите принять ванну?— Конечно, уже очень поздно… — сказал он. — Но мне не хотелось будить весь дом, где я живу…— Тогда пойдемте.— Если бы я мог еще переодеться во что-нибудь чистое… — Он уже снял куртку.Отвернув тяжелые медные краны, она вышла, но сразу же вернулась и принесла полотенце, а потом ушла опять. Он разделся на черно-белом мраморном полу, сел в горячую ванну, натерся люфой и предался любимому занятию каждого англичанина — стал мокнуть в собственной грязи. Но потом поднялся и пустил холодную воду из ручного душа с гибким шлангом. Он ощущал, как вода сбивает с его кожи липкую испарину и словно возрождает покровы тела. Сначала он потерял отвращение к себе, потом почувствовал свежесть, а за ней прилив новых сил.— Скотти! — Люси подошла к двери, когда он вытирался.— Я сейчас.— Наденьте вот это. — Она открыла дверь и, решив, что ей нечего стесняться, вошла, неся ворох одежды из сурового полотна. — Я купила эту туземную одежду в Палестине, когда в прошлом году ездила в школу, где учится Эстер. Можете себе представить — ее ткут монашки и продают кочевникам, — кажется, друзам. Очень красивая вышивка на подоле…— Когда мы с Пикерингом носили одежду бедуинов, — сказал ей Скотт, — несколько сенуситов Члены мусульманского религиозно-политического ордена, возникшего в Мекке в 1837 г.

приняли нас за воров, которые таскают у них коз, и чуть было не убили. И убили бы. Если бы стреляли получше.— Представляю себе, как вы оба развлекались!— Я-то нет. А вот Пикеринг непременно перестрелял бы их всех, если бы у него был пистолет.Он надел на себя одежду друзов, которая слегка припахивала кедром — не то дымом кедровых поленьев, не то сундуком из кедрового дерева. На его жестком, обожженном лице лежали темные тени, а глаза совсем провалились. Он еще не успел побледнеть от жизни в Каире; мокрые волосы были приглажены, крутые завитки развились.— Вас можно принять за очень древнего римлянина или за очень русского русского, — сказала она. — Но вот уж за араба вас никак не примешь!Он знал, что выглядит нескладно в любом романтическом наряде, и поэтому постарался сделать свой костюм хотя бы удобным, обмотав вокруг талии пояс и оставив в ванной пыльные башмаки.— Вы слишком коренасты и слишком крепко сбиты для араба, — продолжала она, играя концами его пояса.— В Верхнем Египте мужчины куда крупнее меня.— Да, но это са'айда Жители Верхнего Египта.

, а не арабы в бурнусах, к тому же они жирные. А вы сплошной хрящ. Не убирайте ванну. Утром придет Абду. — Это был ее кухонный бой, который всегда приветствовал Скотта по-английски. Но Скотт нашел тряпку и подтер пол ногой. — Идите, — звала она. — Я сварила кофе.— Как вы думаете, удобно мне пойти в таком виде домой?Она собрала с пола его одежду, но он отнял ее, сказав: «Не трогайте!» — и снова бросил на пол, ничего не объяснив. Она продела руку ему под локоть, подчеркнуто не стала его расспрашивать, довела до плетеного кресла у себя в комнате и насильно туда усадила. Сама она села с ним рядом.— О господи, Скотта, как редко последнее время выпадает свободная минутка!— Это верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58