Но мы не обращаем на этот бесспорный факт своего внимания, ни малейшего, мы заняты производительностью машинного труда, а лишь только хоть что-то является нам из мысли истинной о самих себе и своем спасении, мы называем это утопией, то есть это примерно то же, что «пошел к черту!». Вы меня поняли?
Все это Герасимов произнес на одной ноте, слабеньким и бесцветным голосом.
Ну, конечно, Герасимов был умнее врио Председателя, и Корнилов готов был и еще обменяться с ним какими-нибудь соображениями, но помощник Председателя его предупредил:
— Имейте в виду, я с вами спорить совершенно не буду. Потому что если я выскажу какую мысль, то доказать ее уже не могу, не умею. Такой у меня род мышления. Ну, так я вас слушаю, товарищ Корнилов. Я вас записываю. Стенографически!
— Ни вы, ни я, никто и никогда не добьется того, чтобы человечество сообща обдумывало, обсуждало, а тем более ставило на голосование какую-то мысль,— сказал Корнилов.
— И только? — спросил не без удивления Пахомов.— И это все, что вы могли сказать? И это ваш ответ? Тогда я тоже спрошу вас, товарищ Корнилов: вот сейчас мы с Герасимовым уйдем, для меня уже ясно, что уйдем, с чем пришли, а чем вы будете заниматься? Ну, хотя бы через час?
— Через час? Будет заседание президиума Крайплана. Даже раньше чем через час оно будет, через сорок с небольшим минут.
— А повестка дня?
— Вопрос о развитии сахарной промышленности в Сибири.
— Вот так, вот так! Вот и спрошу вас, что нужнее для спасения человечества — «Программа КЭВ» или сахарная промышленность? Вы сопоставьте, вы подумайте: кто из нас больше утопист, вы или я? Тогда для чего же социализм и уже принесенные ему великие народные жертвы, неужели они для развития сахарной промышленности? Она, эта промышленность, и без социализма существовала, а вот «Программа КЭВ» без него никогда бы не возникла, честное слово! Еще спрошу: для чего Госплан и Край-план, для чего Окрплан, ежели вопрос о человечестве их совершенно не интересует? Зачем огород городить, ежели в том огороде вызреет не спасительный плод, а только одна сахарная свекла, ну и еще разные там паллиативные растения и лекарства для безнадежно больных?
Через час на заседании президиума Корнилов слушал энергичное, но затянувшееся выступление руководителя недавно созданного управления «Свеклоцентр» товарища Казбекова. Казбеков был из выдвиженцев первых призывов, 1921 года, кажется.
Он говорил, во-первых, о планируемых посевных площадях сахарной свеклы в округах, во-вторых, о строительстве там же первых сахарозаводов, в-третьих, об организации «Сахаротреста».
Казбекова на нынешнюю должность рекомендовал еще покойный Лазарев, а характеристики и рекомендации Лазарева и при жизни его значили многое, а после смерти стали значить еще больше.
Впрочем, не все были внимательны, Корнилов был невнимателен.
«Расчетный счет в Московском госбанке № 086715,— вспоминал он.— Перевести, что ли, на этот счет рублей тридцать? Или сорок? А что там застенографировал товарищ Герасимов, какую корниловскую мысль, какие слова?.. А вот: «Ни вы, ни я, никто и никогда не добьется того, чтобы человечество сообща обдумывало, обсуждало, а тем более ставило на голосование какую-то мысль... Вашу, мою или чью-нибудь. Никто! Никогда!»
Правда, невнимание Корнилова к речи Казбекова было не столь уж и долгим, два раздела выступления товарища Казбекова он почти что не слышал, но на третьем — организации «Сахаротреста» — сосредоточился вполне. И даже подумал:
«А ведь действительно дельный этот товарищ Казбеков!»
Такая у человека была фамилия, а кавказского ничего — русый, сероглазый, курносый, огромного роста, и говорит, сильно напирая на «а»: «Свекла-а, Са-а-ах-а-артрест, завод!»
Удостоверение
Дано краевой Плановой комиссией ст. референту тов. Бондарину Георгию Васильевичу в том, что он командируется в г. Омск для выяснения возможностей организации там картографического предприятия по изданию физических, экономических и др. карт как Сибири в целом, так и отдельных районов.
Просьба ко всем советским организациям оказывать тов. Бондарину Г. В. всемерную помощь в выполнении его задания.
Председатель краевой Плановой комиссии
Л. Л. Про хин.
Это удостоверение Бондарин не то с радостью, не то в недоумении показал Корнилову,
— Еду!.. Еду... Подумать только, еду!
И уехал. Не то радостный, не то недоуменный, такого Бондарина Корнилов еще не видел, он ведь всегда был определенным. Бондарин уже давно подал Прохину заявление об увольнении, но Прохин все медлил, все медлил с приказом, больше того, командировал Бондарина в Омск.
Итак, Бондарин был в Омске. Хотелось представить, как-то он там. Были дни, когда Корнилов об этом только и думал.
Конечно, Корнилов и сам бы испытал волнение, тоску и то чувство, которое охватывает каждого, кто вступает в места, где когда-то свершалась твоя судьба и свершилась не так, не по твоему уму, не по твоей природе, а в полном несоответствии со всем этим, со всем тем, что есть ты. Тем более в несоответствии со всем тем, чем она, твоя жизнь, могла бы, должна бы и обязана была стать.
Так ведь Корнилов что? Он сам за себя в ответе, за судьбу того капитана в потрепанной шинеле по имени-фамилии Корнилов Петр Васильевич, который в октябре 1918 года недолгое время тоже побыл в Омске. А Бондарин? В его-то руках в то время были, могли быть судьбы многих миллионов людей!
...Вот он сошел нынче в Омске с поезда, командировочный от Крайплана, и на тупиковом привокзальном пути узнал место, где когда-то стоял салон-вагон главковерха...
...А вот сюда, на первый путь, еще раньше, 9 октября в десять ноль-ноль утра, главковерх прибыл из Уфы, погода была чудесной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128