Если даже в Крайплане тот, ному это надо, уже знает?» — «Нет, нет и нет!»
Даже и не упрямство, а фанатизм!
Ну, а тогда Корнилов, и дальше овладевая странной ролью следователя, продолжая работу Сени Сурикова и товарища Куиафина, спросил:
— Георгий Васильевич! А знаете ли вы за собой очень решительный, очень важный для вас поступок, который вы совершили однажды, а потом никогда об этом не пожалели?
Спрашивая, Корнилов вот что имел в виду.
Среди такой и сякой, среди неопределенной нынешней жизни с ее утомительно бесконечными событиями почему-то случалось очень мало определенных линий и законченных сцен. Чтобы и завязка была и развязка, и кульминация — по классическому образцу. Прошлое такими сценами изобиловало, а настоящее? Припомнить, сколько их было нынче в жизни Корнилова, таких-то? Ну, скажем, сцена под названием «Карнаубский воск» с главным, да, пожалуй, и единственным действующим лицом — толстым-толстым и загадочным бестией-нэпманом; была другая — «Председатель человечества», в которой главным и запомнившимся Корнилову персонажем оказался даже и не сам Председатель, а тихий его помощник Герасимов с тихой же, но неизменной его мыслью, которую он никак не может доказать, поэтому, наверное, и увязался за Председателем. Была «Женитьба Бондарина», в которой такую неприятную роль сыграл все тот же старший официант... была совсем краткая сцена в приемной товарища Прохина — «Князь Ухтомский». А вот какой сюжет был в отношениях Корнилова с Ниной Всеволодовной? Да никакого, ни малейшего. Было, было и было, переживалось, а потом ни с того ни с сего кощунственно кончилось ничем — страхом, нелепостью и неизвестностью! Ведь сюжет — это истинная развязка. Это вывод. Заключение, резюме. И как много было всего в жизни Корнилова и как не было и не было выводов и заключений из этого всего?!
Ну и, конечно, Корнилов, когда спрашивал, он имел в виду город Владивосток, Бондарина во Владивостоке в октябре месяце 1922 года.
Да-да, если Омск с Железным мостом через тихую-тихую речку Омь, с огромной центральной площадью, на которую фасадом выходило здание театра, по архитектуре а-ля одесский театр, с видом на Иртыш и Заиртышье, на тюрьму — Мертвый дом Федора Михайловича Достоевского, если этот Омск роднил Корнилова и Бондарина хотя бы потому, что они там встретились, то во Владивостоке они надолго расстались.
Расставанию ничуть не помешало то обстоятельство, что Корнилов никогда во Владивостоке не бывал, не довелось — под Читой схватил сыпной тиф, в сыпнотифозном состоянии попал в плен к красным. Ненадолго — чуть только поправился, тут же извернулся и убежал в город Аул к спасительнице, к святой Евгении, в артель «Красный веревочник».
Тем интереснее, тем мучительно интереснее был для него Владивосток: если бы он туда дошел в бригаде генерала Молчанова, как бы сложилась его-то судьба? Где бы он был сейчас? В Шанхае? В Сингапуре? В Сан-Франциско, где, слышно, Молчанов организует общество бывших своих однополчан и даже орден учреждает, орден Сибирского ледового похода, которым их благородия и превосходительства намерены наградить друг друга? Если бы не читинский тиф, так, может быть, как раз сегодня или еще когда-то и Корнилов был бы удостоен того самого ордена? На немногочисленном каком-нибудь собрании бывших офицеров в одном из русских кварталов Сан-Франциско? Нет, Корнилов в Сан-Франциско не рвется — здесь, в Красносибирске, русский язык и Россия, а там их нет, здесь еще недавно была Нина Всеволодовна, а там ее не было никогда, но почему не сам за себя он сделал выбор, а сыпнотифозная маленькая серенькая вошь его сделала, решила вопрос: или-или?
Или Красносибирск, или Сан-Франциско? А если бы не вошь, если бы он сам, тогда как? Как он решил бы во Владивостоке? Как? Которого никогда не видел наяву, зато воображением видел отчетливо.
Город сбегал улочками и широкими, европейского вида улицами к бухте Золотой Рог... Нет, эта бухта уже не в пролив узенький ведет, не в Дарданеллы, а вокруг Японии и в океан, на Аляску и в форт Рос, основанный русскими мореходами, который и по сю пору, кажется, сохранился в Калифорнии. Вот куда рвалась, чего достигла в Новом Свете неуемная русская душа и с чем так просто рассталась...
Была-был а в городе Владивостоке какая-то частица корниловской жизни, хотя сам-то он никогда там не бывал.
А Бондарин — надо же! — догадался совершенно точно:
— Я подозреваю, Петр Николаевич, вы Владивосток имеете в виду?
Удивленный Корнилов только слегка кивнул.
— Да,— продолжал Бондарин,— да-да, немыслимо дальний наш восток и тоже немыслимо для нас молодой, и вот, представьте себе, туда-то и скатилась старая Россия! А я, знаете ли, никогда и не подозревал, что она старая! Как во всем мире говорилось, что русские — нация молодая, так я и думал. А тут газеты большевистские получаем, а когда и плакаты, и везде одно и то же: старый поп — проткнули сквозь брюхо штыком; старый капиталист — мешок золота на горбатой спине; старый, тощий, на Молчанова, на Викторина Михайловича похожий, генерал бежит во всю мочь и поддерживает руками форменные, с лампасами штаны.. А тут еще в бухте не плакатный уже миноносец «Инженер Анастасьев» затоплен по приказу адмирала Старка, чтобы не достался большевикам, труба торчит и одна мачта. Ну разве не признаки старости, спрошу я вас? И безработные кули толпами бродят в порту. Отработали на старую Россию, а новой нет, пустота. Что мне особенно помнится, так это патрули. Иностранных войск нет, эвакуировались, а вот патрули разные, вплоть до вступления 5-й армии красных, остаются, охраняют город от хунхузов и прочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128