Всюду, всюду отступления.
И это не все, уже одиннадцатый день прошел с тех пор, когда Корнилов оставил Иржинск, какие там произошли перемены? Перемены, конечно, те же — новые отступления.
Вагон тем временем катился, катился, и удивительно было, как осторожно мог обращаться паровоз с вагонами. Наконец остановка, главковерх приоткрыл штору слева от стола, повернувшись в кресле, смотрел в окно.
С высокой насыпи вид открывался на Иртыш и на Омск, неказистый, унылый вид, потому что Омск, как, впрочем, и все сибирские города, выходил к реке задами — огородами, пустырями и свалками, о набережных помина нет. Но Иртыш оставался самим собою — рекой быстрой, сильной, диковатой и независимой от людей. Белые пароходы в устье Оми, несколько барж и буксиров чуть пониже устья никак не меняли этого впечатления.
— Сильная река! — вздохнул Бондарин.
Впрочем, город в одном каком-то месте подступал к Иртышу мрачно-торжественной постройкой — белокаменная крепость, три-четыре двухэтажных, одно трехэтажное здание заметил Корнилов, и все обнесены приземистой, очень, наверное, толстой стеной. Без входов-выходов, без проемов была стена, ворота, должно быть, с противоположной стороны.
И крепость эта была Мертвым домом Достоевского, отсюда Федор Михайлович четыре года и смотрел на Иртыш, по осени видел такой же, как нынче, стальной его цвет, такой же рыжевато-зеленый противоположный берег, и вполне может быть, что и небольшой киргизский аул Каржас с несколькими юртами и с ветлами седой листвы он тоже видел.
Ну, конечно, собеседники невольно подумали в тот миг о Федоре Михайловиче, оба, и сами будто оказались под его взглядом. Он во-он там где-то рядом со стеной все еще сидел на берегу и оттуда бросил на них взгляд, спросил: как же русские развоевались с русскими же? Он ведь одно-единственное дите пальцем не велел трогать, а тут — на тебе. Он, Федор Михайлович, недоумевает...
Ну так ведь от великого-то проще всего отмахнуться, это от житейской какой-нибудь мелкой заботы никуда не уйдешь. Они и отмахнулись.
Тем не менее, даже и отмахнувшись, пришлось с Федором Михайловичем хоть и кратко, но объясниться: «Если уж он, капитан Корнилов, начал вместе с двадцатью пятью тысячами иржинцев, не мог же он один вот сейчас и кончить? Нет, не мог! Индивидуалист, замкнутый человек, с детства очень трудно сходился с людьми, он сошелся с двадцатью пятью тысячами, причем до конца: какой конец будет у них, такой и у него... Вот и все!»
— Сколько вооруженной силы сможет влиться из района восстания в мою армию? — этим вопросом Бондарин дал ответ на тот главный, на главнейший вопрос, ради которого, собственно, они нынче и встретились.
Корнилов должен был спросить у Бондарина, узнать у него, двинется ли его армия на помощь восставшим. Ответ же генерала был:
«Я не иду к вам на помощь. Но я жду помощи от вас! Жду с надеждой!»
А тем временем там, в Иржинске, на нового главковерха молились — зачем-то ведь он явился, новый? Не для того же, чтобы оставить все, как было у незадачливого и чванливого чеха Гайды, генерала из фельдшеров? Бондарин — свой, русский, православный, прославленный, он должен прийти на помощь! Если не он, тогда кто же?
— Из двадцати, двадцати пяти тысяч вооруженных людей к вам будут пробиваться не более чем тысяч десять. Сколько из них сумеют пробиться, судить не могу. Другое дело, если бы вы пробились к нам, тогда ваше пополнение составило бы больше двадцати пяти тысяч. Намного больше!
Бондарин, как будто не слыша ответа, спросил:
— Те, кто пробьется ко мне, будут с семьями?
— Обязательно! И с беженцами численность отступающих составит тысяч сорок.
— Много,— вздохул Бондарин.— Слишком много! Сумеет ли такая масса переправиться через Каму. Есть ли плавучие - средства?
— Ничтожно малые. И, кроме того, к моменту переправы может пойти лед. Полковник Федечкин потому и настаивал на эвакуации мирного населения еще в начале сентября.
— Мост? — спросил Бондарин.— Есть ли возможность построить мост?
— Место возможной переправы установлено. Понтонный мост должен быть четыреста восемьдесят две сажени в длину.
— Четыреста восемьдесят две? — переспросил Бондарин.— В германскую войну я не припомню такого же случая. Нет, не было!
Вагон, постояв неподвижно, теперь снова скрипнул, толкнулся и покатился обратно от Иртыша к вокзалу, и крепостная стена, ограда Мертвого дома, стала сокращаться на глазах, а потом Иртыш стал исчезать и заиртышская бурая степь с пятнами темной зелени, с аулом Каржас тоже. С обеих сторон снова начались железнодорожные постройки — депо, будки, бараки и неуютные жилые домишки, в таких не жить, а кое-как существовать.
— Кто будет наводить мост? — спросил Бондарин.— Есть ли опытные понтонеры?
— Вызвались инженер Вологдин и техник-поручик Лотков. Предусмотрено создать мостовой отряд из технического персонала заводов. Сто двадцать человек.
— Значит, план продуман?
— Чем больше мы продумывали план, тем больше убеждались почти в полной его невыполнимости.
— Да-а...— кивнул Бондарин.— Четыреста восемьдесят две! — повторил он по слогам, зажмурившись, а тогда Корнилов и увидел их зримо, эти сажени. Все до одной... Они покачивались в ночной мгле поперек потока Камы, скрипели, содрогались и сопротивлялись движению по ним людей, всему их множеству, всей их неестественно огромной массе.
...Сорок, может быть, и сорок пять тысяч мужчин, женщин, детей должны были пройти эти колеблющиеся сажени, и вот они идут, представил себе Корнилов, идут, идут, идут, гонят перед собой ревущий скот... Они двигаются одну ночь и не успевают переправиться с правого на левый берег, двигаются вторую — не успевают, двигаются третью — не успевают, а четыреста восемьдесят две мостовые сажени вот-вот разрушатся от напряжения, разорвутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128