– Лунное, лоснящееся лицо парикмахера склонилось над ним.
Он кивнул.
– Шампунь?
– Нет.
Когда парикмахер откинул спинку кресла, чтобы приступить к бритью, клиент вытянул шею, точно черепаха, перевернутая на спину. Мыльная пена расползлась по его лицу, щекоча ноздри, забиваясь в уши. Он утопал в перинах мыльной пены, синей пены, черной, прорезанной далеким блеском бритвы, блеском мотыги сквозь сине-черные пенные облака. Старик, распростертый навзничь в картофельном поле, борода, вздернутая кверху, пенно-белая, полная крови. Носки, полные крови от волдырей на пятках. Руки стиснуты, холодные и красные, точно руки мертвеца под саваном. «Дайте мне встать…» Он открыл глаза. Пухлые пальцы трогали его подбородок. Он уставился глазами в потолок, где черные мухи описывали восьмерки вокруг фонаря из красной гофрированной бумаги. Язык во рту казался сухим кожаным ремнем. Парикмахер снова поднял кресло. Бэд, мигая, посмотрел вокруг.
– Сорок центов и пятак за чистку обуви.
Признался в убийстве увечной матери…
– Вы разрешите мне посидеть у вас и прочесть газету? – услышал он свой голос, вползавший в его уши, полные гула.
– Пожалуйста.
Сторонники Паркера защищают…
Черные строки прыгают перед глазами.
Русские… Толпа забросала камнями… (от нашего специального корреспондента, Трентон, Нью-Джерси).
Натан Сиббетс, четырнадцати лет от роду, сегодня, после двухнедельного упорного запирательства, сознался наконец, что он убил свою престарелую увечную мать, Ханну Сиббетс. Причиной убийства была ссора. Преступление было совершено в доме Сиббетсов на Джэкоб-Крик, в шести милях от города. Сегодня вечером он заключен в тюрьму. Дело передано в суд присяжных.
Помощь Порт-Артуру на глазах у неприятеля… Миссис Рикс потеряла прах мужа.
«Во вторник 24-го мая, около половины десятого, – показал убийца, – я вернулся домой и поднялся наверх, чтобы лечь спать. Только я начал засыпать, как мать пришла наверх и сказала, чтобы я вставал, а если я не встану, то она сбросит меня с лестницы. Она схватила меня, чтобы сбросить меня с лестницы. Я первый толкнул ее, и она упала с лестницы. Я спустился вниз и увидел, что она сломала себе шею. Увидев, что она мертва, я выпрямил ей шею и прикрыл ее простыней, взятой с моей постели».
Бэд аккуратно складывает газету, кладет ее на стул и выходит из парикмахерской. На улице воздух пахнет толпой, полон шума и солнечного света. Иголка в стоге сена…
– Вот мне двадцать пять лет, – бормочет он вслух. – А мальчишке четырнадцать, подумайте…
Он шагает быстрее по гудящим тротуарам. Сквозь стропила воздушной дороги солнце льет на синюю улицу теплые переливчатые желтые полосы. Иголка в стоге сена.
Эд Тэтчер сидел, сгорбившись над роялем, наигрывая «Парад москитов». Воскресное послеполуденное солнце прорывало пыльным потоком тяжелые кружевные занавеси окна, барахталось в красных розах ковра, заполняло гостиную светлыми пятнами и бликами. Сузи Тэтчер неподвижно сидела у окна, наблюдая за Эдом слишком синими для ее болезненного лица глазами. Между ними, осторожно ступая среди роз по солнечному полю ковра, танцевала малютка Эллен. Две маленькие ручки приподымали складки розового плиссированного платья; и время от времени взволнованный детский голосок восклицал:
– Мама, следи за моим выражением!
– Посмотри на нее, – сказал Тэтчер, продолжая играть, – она настоящая маленькая балерина.
Воскресная газета упала со стола и рассыпалась. Эллен, танцуя, наступила на листы, разрывая их своими проворными маленькими ножками.
– Не делай этого, Эллен, дорогая! – простонала Сузи с розового плюшевого кресла.
– Но, мама, ведь я танцую.
– Не делай этого, раз тебе мама говорит!
Эд Тэтчер заиграл баркаролу.
Эллен танцевала баркаролу, взмахивая в такт ручками, разрывая ножками газету.
– Ради Бога, Эд, убери девочку, она рвет газету.
Он взял замирающий аккорд.
– Милочка, ты не должна этого делать. Папочка еще не дочитал ее.
Эллен продолжала танцевать.
Тэтчер бросился к ней и посадил барахтающуюся, смеющуюся девочку к себе на колени.
– Эллен, ты должна слушаться, когда мама говорит с тобой. И не надо портить вещи, дорогая. Изготовить бумагу для этой газеты стоило денег, люди трудились над ней, а папочка ходил покупать ее и еще не дочитал. Понимаешь, Элли? Нам нужно созидание, а не разрушение.
Он вновь сел за баркаролу, а Эллен продолжала танцевать, осторожно ступая среди роз по солнечному полю ковра.
Шесть человек сидели за столом в кафе и наскоро закусывали, сдвинув шляпы на затылок.
– Черт побери! – воскликнул молодой человек в конце стола; он держал в одной руке газету и чашку кофе в другой. – Вот так штука!
– Какая штука? – проворчал длиннолицый человек с зубочисткой во рту.
– «Огромная змея на Пятой авеню. Сегодня утром, в половине двенадцатого, дамы с визгом разбежались по всем направлениям, когда большая змея выползла из каменной стены водокачки на Пятой авеню и стала переползать тротуар…»
– Утка!
– Это еще что! – вставил старик. – Когда я был мальчиком, мы охотились на бекасов в Бруклине…
– Ах, Боже мой! Уже четверть девятого, – пробормотал молодой человек, складывая газету.
Он выбежал на Гудзон-стрит. Улица была полна спешащих людей. Скрежетали подковы лохматых ломовых лошадей, скрипели колеса грузовых фургонов, сливаясь в оглушительный грохот и наполняя воздух едкой пылью. Девушка в шляпке с цветами, с большим голубым бантом у острого подбородка, ожидала его в дверях товарного склада «М. Сюлливан и K°». Молодой человек почувствовал, как внутри у него все забурлило, точно в откупоренной бутылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126