– Она подняла вуаль и быстро поцеловала Касси в щеку.
– О, какая вы хвабвая!.. Вы уезжаете совсем одна. Можно будет мне и Вут пвийти к вам? Мы так любили вас… Элайн, вам предстоит блестящая кавьева, я в этом увевена.
– Обещайте не говорить Джоджо, где я. Он и так скоро узнает. Я позвоню через неделю.
Она столкнулась в вестибюле с шофером, читавшим доску с фамилиями. Он пошел за ее сундуком. Счастливая, она уселась на пыльное сиденье такси, жадно вдыхая утренний, пахнущий рекой воздух. Шофер широко улыбнулся ей, спуская сундук со спины на подножку автомобиля.
– Тяжеловат, мисс.
– Мне стыдно, что вам пришлось тащить его одному.
– Ну, я таскаю вещи потяжелее, чем этот сундук.
– Мне надо в «Бревурт-отель», Пятая авеню, не доезжая Восьмой улицы.
Он нагнулся, чтобы завести машину; он отодвинул шапку на затылок, и рыжеватые кудри упали ему на глаза.
– Пожалуйста, куда вам будет угодно, – сказал он, садясь на свое место в гудящий автомобиль.
Когда они свернули на пустой, солнечный Бродвей, радостное чувство начало шипеть и лопаться ракетами в ее груди. Свежий, трепетный воздух ударял ей в лицо. Шофер, обернувшись, сказал в открытое окно:
– Я думал, вы хотите поспеть на поезд, чтобы уехать куда-нибудь, мисс.
– Да, я уезжаю… куда-нибудь.
– Удачный день для отъезда.
– Я ушла от мужа. – Слова вырвались у нее, прежде чем она успела удержать их.
– Он выгнал вас?
– Вот уж нет! – смеясь, сказала она.
– А меня три недели тому назад прогнала жена.
– Как это случилось?
– Заперла дверь, когда я однажды ночью пришел домой, и не хотела меня впустить. Она переменила замок, пока я был на работе.
– Вот смешно.
– Она говорит, что я слишком часто напиваюсь. Я больше не вернусь к ней и не буду давать ей денег. Она доведет меня до каторги, если захочет. Хватит с меня! Я снял квартиру на Двадцать второй авеню вместе с одним парнем. Мы заведем пианино и будем жить припеваючи.
– Неважная штука брак, правда?
– Верно! Пока идешь к нему, все замечательно, а как женишься – на следующее же утро отплевываешься.
Ветер подметал Пятую авеню, пустую и белую. Деревья на Мэдисон-сквер были неожиданно ярки и зелены, как папоротник в тусклой комнате. В «Бревурт-отеле» заспанный ночной портье взял ее багаж. В низкой белой комнате солнечный свет дремал на выцветшем красном кресле. Эллен, как маленький ребенок, бегала по комнате, хлопая в ладоши и брыкаясь. Надув губы и закинув голову, она расставляла свои туалетные принадлежности на бюро. Потом повесила желтую ночную рубашку на стул и начала раздеваться. Случайно увидев себя в зеркале, она подошла к нему нагая и стала разглядывать себя, положив руки на твердые, маленькие, как два яблока, груди.
Она надела ночную рубашку и подошла к телефону.
– Пошлите, пожалуйста, чашку шоколада и булочки в номер сто восемь… как можно скорее…
Потом она легла в кровать. Она лежала, смеясь, вытянув ноги на холодных, скользких простынях. Шпильки кололи ей голову. Она села, вытащила их и распустила тяжелые кольца волос по плечам. Прижав подбородок к коленям, она сидела в раздумье. С улицы по временам слышался грохот грузовиков. В кухне под ее комнатой начали стучать посудой. Со всех сторон доносился шум пробуждавшейся жизни. Ей захотелось есть, и она почувствовала себя одинокой. Кровать казалась ей плотом, на котором она, покинутая; одинокая, навсегда одинокая, плыла по бурному океану. По ее спине пробежала дрожь. Она крепче прижала колени к подбородку.
III. Чудо девяти дней
Солнце движется к Джерси, солнце – за Хобокеном.
Стучат крышки пишущих машинок, опускаются шторы американских столов, подъемные машины поднимаются пустыми, спускаются набитыми. Отлив в нижней части города, прилив на Флэтбуш, Вудлаун, Дикмэн-стрит, Нью-Лотс-авеню и Кэнерси.
Розовые листки, зеленые листки, серые листки. ПОДРОБНЫЙ БИРЖЕВОЙ ОТЧЕТ. Строчки прыгают перед лицами, изношенными в лавках, изношенными в конторах, пальцы болят, ноги ноют, плечистые мужчины втискиваются в вагоны подземной железной дороги. 8 СЕНАТОРОВ, 2 ВЕЛИКАНА, ЗНАМЕНИТАЯ ДИВА НАШЛА ПОТЕРЯННОЕ ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ. ОГРАБЛЕНИЕ НА 600 000 ДОЛЛАРОВ.
Отлив на Уолл-стрит, прилив в Бронксе.
Солнце падает за Джерси.
– Черт побери! – закричал Фил Сэндборн, ударив кулаком по столу. – Я не согласен. Нравственная физиономия человека никого не касается. Нужно считаться только с его работой.
– Ну и…
– Ну и вот, я думаю, что Стэнфорд Уайт сделал для Нью-Йорка больше, чем кто бы то ни было. До него никто понятия не имел об архитектуре… А этот мерзавец Tay хладнокровно застрелил его и ушел восвояси. Ей-богу, если бы у здешних жителей была хоть капля рассудка, они бы…
– Фил, вы волнуетесь по пустякам. – Его собеседник вынул изо рта сигару, откинулся на спинку вращающегося стула и зевнул. – Черт, скорее бы получить отпуск! Как было бы хорошо снова побывать в лесу.
– А адвокаты-евреи, а судьи-ирландцы… – закипятился Фил.
– Ох, заткнись, старик!
– Вы, можно сказать, идеальный образец гражданина и общественника, Хартли.
Хартли рассмеялся и потер ладонью лысую голову.
– Все эти разговоры хороши зимой, но летом я их слышать не могу. Черт побери, ведь я же только и живу ради трехнедельного отпуска. Пусть все архитекторы Нью-Йорка провалятся в преисподнюю – лишь бы от этого не вздорожал билет до Нью-Рочел… Пойдем-ка лучше позавтракаем.
Стоя в лифте, Фил снова заговорил:
– Я знал только еще одного человека, который был настоящим, прирожденным архитектором. Это был старик Спеккер, у которого я работал, когда впервые приехал на север. Чудесный старый датчанин! Бедняга умер от рака два года тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126