Несмотря на свои скромные достоинства, я готова принести себя в жертву, если кто-то пожелает мне аккомпанировать или выступит под мой аккомпанемент.
Лишь один из гостей попросил графиню спеть.
Я поспешил сесть за фортепьяно, не желая уступать кому-либо право музицировать вместе с ней.
У меня такие же способности к музыке, как и к рисованию, — иными словами, я без труда могу читать ноты с листа.
Я открыл какую-то партитуру наугад (это оказалась партитура «Лючии»), перелистал ее до третьего акта и остановился на арии из сцены безумия.
Я посмотрел на Эдмею, молча спрашивая ее согласия.
— Все что хотите, — отвечала она. — Музыка скрашивает нам одиночество; я привыкла чаще петь для себя, чем для других, и очень боюсь вам не угодить. Однако я готова спеть любую пьесу по вашему выбору, так как знаю наизусть почти все партитуры — от Вебера до Россини.
Я заиграл начало речитатива «И dolce suono mi colpi di sua voce!» note 11 Note11
«Звучаньем нежным поражен я голоса ее!» (ит.)

, и Эдмея запела.
Первые звуки, слетевшие с уст графини, не произвели на меня ожидаемого впечатления. Чувствовалось, что у г-жи де Шамбле превосходная подготовка и великолепный слух, но, казалось, она не владела голосом, упорно не желавшим звучать в полную силу. Манерой исполнения графиня напоминала Персиани, но, признаться, я предпочел бы, чтобы она пела с чувством, как Малибран, а не выводила искусные трели, подобно госпоже Даморо.
Эдмея исполнила арию «Casta Diva» note 12 Note12
«Непорочная богиня» (ит.)

Беллини и рондо из «La Cenerentola» note 13 Note13
«Золушка» (ит.)

. По мере того, как она пела эти три арии, ее голос окреп, но я заметил, что она старается приглушить его. После грустной и торжественной арии графиня выбрала рондо из «La Cenerentola», чтобы унять волнение, готовое вырваться наружу.
Затем она подошла ко мне и положила руку на мое плечо, как бы останавливая меня.
— Господа, — произнесла Эдмея, прерывая крики одобрения, сопровождавшие последние такты музыки Россини, — я не хочу больше злоупотреблять вашей любезностью. Я уверена, что вы сгораете от желания закурить. Я отпускаю вас; курите, играйте в бильярд — вы найдете сухие сигары в курительной комнате рядом с гостиной. Не составите ли вы компанию этим господам? — спросила она, обращаясь ко мне.
— Увы, сударыня! — ответил я. — К сожалению, я не выношу сигары и обожаю музыку. Поэтому я прошу вашего позволения держаться подальше от курительной комнаты и как можно ближе к фортепьяно.
— В таком случае, оставайтесь. Помните, как и другие господа, что вы в гостях у друга и ведите себя непринужденно. Считайте, что госпожи де Шамбле во время охоты больше нет; просто в доме стало одним охотником больше.
Гости вышли, и мы остались одни.
— Друг, — сказала Эдмея, протягивая мне руку для поцелуя, — когда я начала петь, я подумала о том, что надо беречь сердце для тех, кого любишь. Поэтому, вопреки своим словам, я пела не для себя, а для всех. А теперь, если хотите, я спою только для нас двоих.
— Вы говорили, что у вас в репертуаре множество дивных вещей.
— Я собиралась спеть одну песню, — продолжала Эдмея, — но спохватилась и сказала себе: «Если я подарю свою радость и боль, свой смех и слезы, что тогда останется человеку, который вправе делить со мной слезы -и смех, боль и радость?» Поэтому я сохранила для вас лучшую часть души и теперь хочу отдать ее вам без остатка. Уступите мне место за фортепьяно: я должна спеть это под собственный аккомпанемент.
— А что вы собираетесь исполнить?
— В этой песне — скорбь моего сердца и мечты моей души.
— Кто написал слова и музыку?
— Поэт и композитор неизвестны. Впрочем, эти слова непохожи на стихи, а мелодия слагается не из обычных нот. Представьте стоны ветра, вздохи эоловой арфы, ропот листьев, отрывающихся от дерева и слетающих вниз в октябрьскую ночь, и вы получите именно то, что сейчас услышите.
— Я слушаю с благоговением.
— Это напомнит вам вашего любимого Шекспира.
— Лучшего мне и не надо.
— Что ж, слушайте.
Пальцы графини забегали по клавишам, и полилась упоительно-печальная мелодия. Затем она запела, и ее голос, звучавший отрешенно от всего земного, показался мне совершенно отличным от того, который я недавно слышал:
«Что делаешь ты здесь, Офелия, сестренка?» «Люблю я собирать цветы порой ночной». «Но отчего, дитя, дрожит твой голос тонкий?» «Спросите у ручья, ведь плачет он со мной».
«Зачем приходишь ты сюда в часы заката, Все на воду глядишь, и взор твой так уныл, Кувшинку ли сорвать, оплакать ли утрату?» «Увы! Отец мой мертв, а милый изменил.
Моя душа давно в долину сновидений Ушла вслед за отцом, чтоб обрести покой, И в полночь вновь манят меня родные тени В край призрачной любви и смерти дорогой».
Эдмея говорила правду: это были не музыка и стихи, а жалобы, стон, ропот, нечто смутное, блуждающее и ускользающее, даже граничащее с бредом. Такие стихи пишутся для себя; такие песни женщина поет, когда уверена, что в доме никого нет, либо когда рядом с ней верный друг, от которого у нее нет ни секретов в душе, ни тайн в сердце.
Если бы я еще не знал, что Эдмея любит меня, песня сказала бы это за нее.
— О милая Эдмея, — прошептал я, — я не смею признаться, что мне хотелось бы поцеловать вас в губы — это было бы чересчур большое счастье, но я жажду слушать ваш голос, взлетающий к Небу, и вдыхать исходящий от вас опьяняющий аромат. Еще пожалуйста, еще, спойте что-нибудь свое!
— Берегитесь! — воскликнула графиня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143