К тому же я не надеялся что-либо утаить от его вездесущих шпионов, но рассчитывал на молчание друга.
Вечером, когда мы ужинали, Альфред вдруг сказал:
— Как жаль, что ты не игрок!
— Ты так считаешь? — спросил я.
— Да.
— Почему же?
— Я всегда жалел тех, кому неведома эта страсть, ведь она придает жизни такую остроту, что забываешь обо всем на свете.
— Что же случилось бы, если бы я был игроком?
— Ты бы поехал в Хомбург и встретил там достойного партнера.
— Господина де Шамбле?
— Верно; он только что должен был туда отправиться. Впрочем, кажется, это для тебя не новость, не так ли?
— Да, — улыбнулся я. — Мне это уже известно.
— И ты даже не удосужился сообщить, что по вине графа мы скоро расстанемся на несколько дней, неблагодарный друг?
— Разве мы должны расстаться?
— А как же! Всякий новый владелец поместья, будучи таким собранным человеком, как ты, должен посетить свои приобретения, а если он к тому же и светский человек, вроде тебя, он, конечно, деликатно подождет, когда уедет прежний хозяин, и лишь затем направится туда.
— Может быть, ты еще собираешься дать мне очередной дельный совет, если я туда отправлюсь? — спросил я с улыбкой.
— Разве ты находил плохими те советы, что я давал тебе до сих пор?
— Нет, напротив! Поэтому-то я снова прошу их у тебя.
— Я не думаю, что тебе сейчас следует чего-то опасаться — господин де Шамбле будет в Хомбурге до тех пор, пока не растратит все свои деньги. В тот день, когда его двести тысяч улетучатся, он совершенно неожиданно явится в Берне. Я говорю «в тот день», но ты понимаешь, что это может случиться и ночью. Так вот, человек, только что израсходовавший двести тысяч франков, обычно бывает не в духе, хотя ему предстоит проиграть еще четыреста тысяч франков, и лучше держаться от него подальше. Сколько времени граф может оставаться в Берне после продажи имения?
— Он попросил полгода, но я согласился на год и готов продлить этот срок, насколько он пожелает.
— Я понимаю: тебя устраивает, что господин де Шамбле будет жить неподалеку от Жювиньи (я полагаю, что отныне это твоя любимая усадьба), ведь новый хозяин всегда найдет, о чем спросить прежнего владельца, и тот даст ему какой-нибудь полезный совет, если они сохранят хорошие отношения. Теперь, коль скоро ты можешь превозмочь свою неприязнь, помирись с аббатом Мореном — по-моему, вы с ним не очень-то ладите, — если только ты не силах раздавить его как гусеницу. В этом я тебе помогу. У меня имеются кое-какие сведения относительно монастыря урсулинок, которые пригодятся на суде и вызовут всеобщее возмущение. К тому же одна из моих теток — двоюродная сестра его высокопреосвященства архиепископа Парижского.
— Право, дорогой Альфред, я заранее благодарю тебя за заботу, — ответил я, — даже если бы ты читал мои мысли, ты не понял бы меня лучше. Я действительно не люблю аббата Морена и полагаю, что и он меня ненавидит. Но разве этот человек может мне навредить?
— Дружище, есть такая пьеса некоего Мольера… Я не знаю, читал ли ты ее, она называется «Тартюф». Там идет речь об одном святоше, который домогается любви госпожи Эльмиры, жены своего покровителя, и ради этого устраивает всякие пакости — я уже не помню, какие именно. Если ты их тоже позабыл, возьми в моей библиотеке сочинения Мольера и перечитай «Тартюфа» на досуге — это неплохое занятие. До свидания!
С этими словами Альфред поднялся и вышел, предоставив мне свободу действий.
В одиннадцать часов вечера я направился в конюшню и оседлал коня. В два часа ночи я приехал в Жювиньи, разбудил Жозефину и расположился в зеленой комнате, попросив старушку никому не рассказывать о моем приезде.
Целый день я гулял по парку, узнавая места, которые упоминала г-жа де Шамбле. По-моему, я уже говорил Вам, что странным образом сильнее ревновал графиню к покойному г-ну де Монтиньи, нежели к живому г-ну де Шамбле, и та пора ее жизни беспокоила меня не на шутку.
Я предупредил Жозефину, что г-жа де Шамбле приедет к обеду, и попросил как следует принять ее крошку, как она называла Эдмею.
Славная кормилица несказанно обрадовалась.
В четыре часа я уже стоял у ограды, устремив взгляд вдаль, на дорогу.
В половине пятого показался наемный экипаж, двигавшийся настолько быстро, насколько этого можно было добиться от тощей лошади, которую возница подстегивал с удвоенной силой.
В вознице я узнал Грасьена; в глубине кареты виднелась женщина, закутанная в черную мантилью.
Я бросился было навстречу Эдмее, но подумал, что наша встреча произойдет тогда посередине деревни и это привлечет к нам с Эдмеей ненужное внимание.
Уверенный в том, что графиня меня тоже заметила, я, напротив, вернулся за ограду и стал ждать.
Пять минут спустя Грасьен въехал в ворота и, увидев меня, остановился. Я вскочил на подножку кареты и заключил Эдмею в объятия.
От ограды до крыльца дома было пятьдесят шагов, а от ограды до массива деревьев всего два шага. Я увел Эдмею за деревья и прижал к себе.
В минуты волнения слова бессильны передать наши чувства, и лишь молчание, прерываемое вздохами и радостными возгласами, молчание, призванное выразить острейшие переживания, способно рассказать о том, что мы испытываем.
Я помню, что каждый из нас беспрестанно повторял дорогое ему имя и шептал «люблю тебя»; я помню, как мы смотрели друг на друга, все еще не веря собственному счастью. Наши соприкасавшиеся сердца трепетали, и бесконечная радость разливалась по нашим жилам —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143