Жозефина была в курсе дела.
Прежде всего она дала мне возможность выплакаться, так как, очевидно, в таком состоянии я не могла внять доводам разума, какими бы здравыми они ни были. Наконец, когда я немного успокоилась, кормилица прямо спросила меня, считаю ли я господина де Монтиньи некрасивым, словно это было самое главное.
Я была вынуждена признать, что у жениха приятное лицо.
Тогда Жозефина осведомилась, нахожу ли я его манеры вульгарными.
Я снова была вынуждена сказать, что, напротив, господин де Монтиньи показался мне весьма благовоспитанным человеком.
Кормилица спросила, считаю ли я, что возраст жениха слишком не соответствует моему.
Здесь у меня имелись некоторые возражения, так как господин де Монтиньи был вдвое старше меня, но тут кормилица заметила, что я еще ребенок и нуждаюсь в опытном умном друге, который мог бы руководить мной и направлять меня. По ее словам, в этом отношении господин де Монтиньи мог бы любить меня как муж, и заботиться обо мне как отец, что сделало бы счастливой любую женщину.
Доводы кормилицы были настолько убедительными, что я замолчала, не зная, что ответить, и пошла спать.
Я еще пребывала в том возрасте, когда все печали лечатся сном.
Когда я открыла глаза, Жозефина сидела у моего изголовья, ожидая, когда я проснусь.
Прежде всего я спросила, вернется ли, по ее мнению, господин де Монтиньи.
Жозефина ответила, что она не сомневается в этом, так как я очень понравилась жениху.
Я вздохнула, огорчившись, что невольно произвела на него такое впечатление.
Затем я оделась и отправилась на прогулку в парк.
Впервые меня потянуло в его мрачные и пустынные уголки.
Дойдя до берега ручья, я села и стала мечтать; при этом я срывала незабудки, бросая их в воду, и поток уносил их.
Между тем во мне рождались поэтические образы, нередко посещавшие меня с тех пор.
Я солгала бы, если бы не призналась, что моему взгляду, устремленному вдаль, впервые явился образ мужчины, и я, невольно узнала в его облике господина де Монтиньи.
Я видела его темные волосы и строгое, порой смягченное улыбкой лицо, казавшееся еще более изысканным вследствие его бледности. Я всматривалась в это видение, в то время как накануне даже не решалась взглянуть на реального человека, и мысленно соглашалась с Жозефиной, еще недавно убеждавшей меня, что господин де Монтиньи — один из самых благородных людей, каких я когда-либо видела.
Правда, в данном случае мой жизненный опыт был слишком ограниченным. Эти размышления были прерваны звоном колокольчика, приглашавшего к
обеду. Подходя к дому, я была скорее задумчивой, чем печальной.
Мачеха, как обычно, поцеловала меня и во время трапезы не сказала о господине де Монтиньи ни слова. Вставая из-за стола, я даже подумала, не пригрезилась ли мне вся эта история.
Мне очень хотелось спросить, приедет ли снова господин де Монтиньи, но я не решалась. К тому же я могла обратиться с этим вопросом к Жозефине.
Однако, как ни странно, увидев кормилицу, я и ее не посмела ни о чем спросить.
Поднявшись к себе, я обнаружила три-четыре платья, лежавшие на кровати. Я выбрала одно из них и позвала Жозефину, чтобы она помогла мне одеться.
«Ну-ну, — сказала кормилица, — я вижу, что мое дорогое дитя не хочет показаться господину де Монтиньи дурнушкой».
«Значит, он приедет сегодня?» — спросила я.
«Откуда же мне знать?» — ответила Жозефина.
«Ах, если он не приедет, — продолжала я, — не стоит наряжаться».
«Ладно уж! — рассмеялась кормилица. — Приготовься на всякий случай».
Я выбрала самое красивое, на мой взгляд, платье из четырех и, признаться, привела себя в порядок более тщательно, чем накануне.
Закончив свой туалет, я снова спустилась в парк, но не для того чтобы выслеживать гостя, как в прошлый раз, а лишь затем, чтобы совершить прогулку, предаваясь мечтам, как это было утром.
Внезапно, когда я особенно глубоко погрузилась в свои туманные грезы, волнующие нас в пятнадцать лет, послышались шаги и треск сучьев. Подняв голову, я увидела в десяти шагах от себя господина де Монтиньи.
Заметив его, я невольно всплеснула руками и едва удержалась от крика; мне хватило одного взгляда, чтобы убедиться, что он тоже постарался выглядеть лучше, чем вчера.
«Простите, мадемуазель, — сказал он, — я вас напугал?»
«Я не ждала вас, сударь», — ответила я.
«Госпожа де Жювиньи разрешила мне сходить за вами, и, узнав, что вы предпочитаете гулять в этой части парка…»
«Напротив, сударь, раньше я сюда не ходила, — поспешно ответила я, — и лишь сегодня утром впервые заметила, что на самом деле это один из красивейших уголков парка».
Господин де Монтиньи огляделся, как бы запоминая мельчайшие подробности пейзажа.
Он улыбнулся, и от его улыбки мое лицо запылало: мне показалось, что он видит в окружающей картине то же, что и я.
Я отвернулась, но почувствовала, что господин де Монтиньи приближается ко мне.
«Любите ли вы поэтов?» — спросил он.
Я посмотрела на него с удивлением, так как не совсем поняла вопрос. «Поэзию? — следовало переспросить мне, но я сказала: — До сих пор мне
разрешали читать лишь возвышенные стихи Расина».
«Ах! — воскликнул господин де Монтиньи. — Вы читали лишь стихи Расина, а любите мрачные места, журчащие ручьи, трепетный солнечный свет на траве, цветы, плывущие по течению. В таком случае вы уловили то, что вам еще не довелось прочесть: вы почувствовали Бёрнса, Грея, Мильвуа, Андре Шенье, Гёте, Ламартина — всех моих старых друзей, с которыми я буду рад вас познакомить».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143