если бы я был один, то, наверное, стал бы кататься по ковру, не владея собой, за что мы столь опрометчиво упрекаем женщин.
— Идите сюда, Макс, — повторила графиня, — на воздухе вам станет лучше.
Я встал, качаясь и прикрывая руками глаза; комната показалась мне морем огней, и кровь, ударившая в голову, бешено стучала в висках.
— Куда мы пойдем? — спросил я.
Эдмея протянула мне руку с улыбкой и сказала:
— Слушать, как поет соловей.

XXVIII

Я последовал за графиней.
Произнесенные ею слова прояснили мне цель нашей прогулки. Мы направлялись к кладбищу.
У Эдмеи была одна странная черта.
Смерть лежит в основе всего в нашей жизни — недаром Плиний говорил за девятнадцать веков до нас, что человек начинает умирать, как только рождается; однако, пока мы живы, особенно в юную и светлую пору жизни, смерть остается скрытой от наших глаз.
Но Эдмея неизменно ощущала присутствие смерти и относилась к ней как к кормилице новой, неведомой жизни, к той, что всегда готова напоить божественным молоком и убаюкать на своей вечной груди.
Зоя взяла маленькую Богоматерь, а также большой алтарный покров, над которым трудилась графиня, когда я пришел, и пошла вслед за нами.
Графиня не стала ждать, когда я подам ей руку, о чем я, задумавшись, совсем забыл, а сама оперлась на мою руку.
До кладбища, куда мы направлялись, было примерно двести шагов.
Мы не проделали и четверти пути, как Эдмея остановилась и спросила:
— Вы слышите моего крылатого поэта?
В самом деле, до нас долетали благозвучные рулады соловья.
— Он рассказывает о своем романе с розой, — продолжала графиня, — и хотя это кладбищенская роза, соловей все равно ее страстно любит. Если то, что вы мне говорили, правда, Макс, вы с ним немного похожи: вы тоже любите кладбищенскую розу, бледный и хрупкий цветок, — добавила она с невыразимой грустью, — ваша избранница, возможно, проживет не дольше той, в которую влюблен бедный бюльбюль note 10 Note10
Персидское название соловья. (Примеч. автора.)

.
— Эдмея! Эдмея! — воскликнул я, прижимая ее руку к своему сердцу. — Как вы можете говорить мне такое?
— Что поделаешь, друг мой! С тех пор как горе сделало меня невеселой, я всегда предчувствовала, что рано умру. Древние говорили: «Ранняя смерть — доказательство любви богов», а они вряд ли верили, что душа существует. Почему бы и нам, для кого верование в вечность нашей жизни, более того, убежденность в этом, является религиозным догматом, не согласиться с мнением древних?
Когда мы вошли на кладбище, Эдмея остановилась. Я подумал, что ей хочется послушать пение соловья, заливавшегося сильнее, чем прежде, но она стала смотреть по сторонам.
Я тоже огляделся, стараясь понять, что привлекло ее внимание, и заметил двух мужчин, сидевших на скамье у входа в церковь. Они тут же поднялись и направились к нам.
— Кто эти люди? — спросил я Эдмею, невольно вздрогнув.
— Один из них — знакомый вам Грасьен, а другой — могильщик, которому я плачу небольшое жалованье вперед, предвидя, что не сегодня-завтра мне придется прибегнуть к его услугам.
— Как вы жестоки, Эдмея!
— Почему же, Макс? Если я когда-нибудь вас покину, то буду ждать вас там… Правда, в случае излишней поспешности я, возможно, рискую, что меня забудут.
— Никогда! Никогда! — воскликнул я. — О Эдмея, обещаю, что буду с вами и здесь, и в ином мире. Я клянусь в этом перед лицом…
— Не клянитесь, — перебила меня графиня, — я не хочу, чтобы вы чувствовали себя связанным клятвой. Нет, Макс, вы слишком добры, благородны и великодушны, чтобы Бог вас оттолкнул. Если даже мы встретимся там, наверху, не как влюбленные, мы будем друзьями.
Затем, обращаясь к подошедшим мужчинам, она спросила:
— Ну, Грасьен, и вы, папаша Флёри, чего вы ждете?
— Мы ждем распоряжений госпожи графини, — последовал ответ.
— Разве вам неизвестно, зачем я здесь, Грасьен?
— Конечно, но я не знал, можно ли при господине де Вилье…
Эдмея промолвила с улыбкой:
— Господин де Вилье — свой человек, Грасьен, поднимайте камень. Мужчины направились к могиле, которую в ночь после свадьбы Зои
показывала мне г-жа де Шамбле, говоря, что она предназначена ей.
Они приподняли надгробный камень, на котором графиня лежала тогда как мертвая, в то время как соловей пел у нее над головой.
Когда мужчины приблизились, птица перелетела на соседний куст.
Я тоже подошел к могиле, глядя на нее с любопытством, смешанным со страхом.
Под сдвинутым камнем открылась лестница из двенадцати ступеней, упиравшаяся в дубовую дверь.
Я понял, что эта дверь ведет в подземный склеп.
— Вы собираетесь сюда спуститься? — спросил я Эдмею, удерживая ее.
— Разумеется, — отвечала она. — Если помните, в «Соборе Парижской Богоматери» (я имею в виду книгу, а не храм) есть глава под названием «Келья, в которой Людовик Французский читает часослов». Так вот, это моя келья, где я читаю свой часослов.
Между тем папаша Флёри открыл дверь склепа.
Графиня отпустила мою руку, поставила ногу на первую ступеньку (по узкой лестнице можно было спускаться только по одному) и воскликнула, повернувшись вполоборота:
— Пусть тот, кто меня любит, последует за мной!
Я тотчас же стал спускаться, ибо готов был устремиться за Эдмеей даже в бездну.
Когда я добрался до последней ступени, графиня, уже стоявшая внизу, протянула мне руку со словами:
— Позвольте пригласить вас в мой дом. Я вошел в склеп.
Это было помещение длиной в десять футов и шириной примерно в шесть футов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143