Почти неделю Киев жил в состоянии междувластия. Обыватели оборонялись, и притом довольно успешно (имелся богатый опыт прошлых смен власти), от киевских налетчиков. Но с продовольствием стало еще хуже.
Польские войска, щеголеватые и расфранченные, вступили в Киев чуть ли не церемониальным маршем. Рядом с ними сичевики и гайдамаки Петлюры казались бедными и ободранными родственниками.
Польские войска пробыли в Киеве всего пять недель. Все чувствовали, что это непрочная власть, что Польша не может включить Киев в свое государство. А насколько прочна и приятна власть Петлюры? По Киеву ходили слухи, что Петлюра хочет стать гетманом № 2. Он создал свое правительство из «умеренных» украинцев, которое не спешило в Киев и отсиживалось в Виннице.
Поляки не создали в Киеве своей гражданской администрации и ограничились учреждением военной комендатуры. Параллельно польской комендатуре в Киеве была учреждена и петлюровская. Я заметил, что вечерние и ночные патрули, ходившие по Киеву, были составлены на паритетных началах: вместе с петлюровским патрулем ходил и польский. Возможно, что поэтому в Киеве в эти пять недель не было или было очень немного ночных погромов, грабежей и убийств, даже евреев, во всяком случае, гораздо меньше, чем во времена Директории в конце 1918 — начале 1919 года. Комендантский час был установлен не то в 9, не то в 10 часов вечера. На прогулки по городу после этого времени требовалось специальное разрешение — пропуск. Мне пришлось убедиться в опасности прогулок после комендантского часа на личном опыте, когда в один из первых дней после прихода поляков я засиделся как-то в гостях у Зороховичей и возвращался в общежитие нашей компании на Караваевской 5 около одиннадцати вечера. На углу Большой Владимирской и Бибиковского бульвара, у здания нашей гимназии, я был задержан польско-петлюровским патрулем. Пропуска на хождение ночью по городу у меня, конечно, не было.
«Предъявите ваше удостоверение личности!» — сказал польский офицер, прекрасно говоривший по-русски. Я вытащил из кармана удостоверение и тут только с острым ужасом вспомнил, что мое удостоверение «профессорского стипендиата» при университете было выдано мне в апреле при советской власти, и что на удостоверении красуется штамп и печать УССР с обычными атрибутами — серпом и молотом. За такое удостоверение «виновного» при Директории, в конце 1918 — начале 1919 г., обычно расстреливали.
«Смотрите, пане лейтенант, — обратился офицер-сичевик к польскому офицеру, — це ж большевик, вин служить у Советов!»
Но польский лейтенант не поддался на приглашение петлюровского офицера сделать в отношении меня «оргвывода». Он расспросил меня подробно, и я рассказал, что был оставлен при университете Советом факультета, а получил удостоверение, когда советская власть была в Киеве. Поэтому на моем удостоверении личности печать и штамп были «советскими» и не могли быть ни «украинскими», ни «добровольческими». Лейтенант спросил: «Где вы живете?» и, узнав, что я живу на Караваевской 5, в доме типографии Кульженко, приказал своим (польским!) солдатам: «Проводите этого молодого человека на Караваевскую и выясните у директора типографии Кульженко, живет ли он там и действительно ли он является работником университета. Если все в порядке, как он говорил, отпустите его».
«А вы, — сказал лейтенант, обращаясь ко мне, — не ходите по городу после комендантского часа и обзаведитесь другим, не советским удостоверением».
Польские солдаты привели меня домой, разбудили уже улегшегося спать директора типографии. Тот подтвердил все сказанное мною, и солдаты удалились.
Я выскочил из неприятной и опасной истории совершенно случайно. Директор типографии предложил мне достать в университете более современное, то есть украинское, удостоверение. Я ответил, что это невозможно, так как в университете Бог знает когда обзаведутся украинскими печатями и штампами. Тогда он уселся в одном белье за письменный стол и на бланке типографии Кульженко с украинским гербом и штампом сделал мне удостоверение, что я являюсь корректором при этой типографии.
Польское командование рассчитывало на долгое пребывание в Киеве. Но произошло иначе. Мы все знаем, что во время польско-советской войны 1920 г. армия Тухачевского, идя стремительным маршем на Варшаву (под лозунгом «Даешь Варшаву!») и оставив далеко в тылу свои обозы и склады снарядов и снаряжения, увлеклась и вырвалась вперед. Она была в 20 километрах от Варшавы, когда польские войска, сосредоточенные по указаниям французского маршала Вейгана под Варшавой, нанесли 18-25 августа фланговый удар по армии Тухачевского. Она была отброшена на северо-запад, перешла польско-германскую границу и была интернирована германскими властями в Восточной Пруссии. Это так называемое «чудо на Висле» спасло только что созданное Польское государство, мечтавшее о Великой Польше «от моря до моря» (от моря Балтийского до моря Черного).
Все это известно и понятно. Но нелепо и непонятно Другое:
1. Кто гнал армию М-Н.Тухачевского на Варшаву и заставлял ее идти скорее и скорее, не обращая внимания ни на усталость солдат, ни на отставание тылов, хотя штаб армии и сам Тухачевский доказывали опасность подобного марша? В советской военно-исторической литературе вина за поражение армии Тухачевского возложена целиком на Троцкого, который был в 1920 г. председателем Реввоенсовета РСФСР. Только ли один Троцкий был виноват? Чьи полководческие таланты и репутации берегутся до сих пор?
2. Почему Юго-Западный фронт (командующий А.И. Егоров, Реввоенсовет -И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140