Я уехал в Москву, где заключил договор на книгу в 30-35 печатных листов с обязательством сдать рукопись в издательство к 1 сентября 1931 г.
Мои акции в научном мире шли неуклонно вверх. В Москве я подал заявление о приеме в секцию научных работников. Ученый секретарь секции был одновременно и ученым секретарем М.Н.Покровского по Государственному Ученому совету. Прочитав мое заявление, он воскликнул: «Это вы сделали в Ленинграде доклад о Сараевском убийстве? Давайте ваше заявление и приходите сюда вечером. У нас сегодня заседание секции, и мы его рассмотрим».
Когда я явился вечером, он вручил мне карточку члена секции научных работников и сказал: «Поздравляю, вы прошли единогласно».
Карточка члена секции научных работников в 1929— 1930 гг., когда ученые степени и звания не существовали, была равноценна, можно сказать, ученой степени кандидата наук и ученому званию доцента в 1936— 1937 гг. Она давала немало привилегий и льгот, и в первую очередь — право на дополнительную комнату в квартире с оплатой ее в одинарном размере (вместо двойного).
На следующий день я в победоносном настроении вернулся в Ленинград.
Из событий 1929 г. на научном фронте можно отметить лишь ежегодное собрание Академии Наук, на котором происходили выборы на освободившиеся вакансии новых членов Академии и членов-корреспондентов. В этом году выборы были интересными — баллотировался в Академию Наук СССР проф. М.С.Грушевский, бывший председатель Украинской Центральной Рады в 1917-1918 г., которому правительство Советского Союза разрешило в 1923 г. вернуться на Украину «для научной работы». Иначе говоря, политическая деятельность Грушевскому не разрешалась. Он очень потускнел и постарел, покрылся пылью истории за прошедшее десятилетие. В эмиграции — в Швейцарии, а затем в Вене — он с семьей сильно бедствовал и голодал, продавал украинцам за границей — в Канаде, США и других странах, свои труды и брошюры, издаваемые им в Вене на украинском языке. Он злобствовал, считая, что Петлюра и Винниченко оттерли его в период Директории от руководства украинским национальным движением. Он все время хотел быть первым и в науке и в политике.
М.С.Грушевский был избран в академики СССР и вернулся с триумфом в Киев. Но триумф его был непродолжителен. Когда в 1931-1932 гг. развернулась в форсированном темпе коллективизация, на Украине создалось напряженное и обостренное положение. Сталин организовал кампанию репрессий против украинского национального движения. Многие видные украинские деятели, в том числе и деятели компартии, были арестованы и репрессированы, некоторые покончили с собой. М.С.Грушевскому предложили покинуть Украину и переселиться на постоянное жительство в Москву, где ему дали квартиру в доме Академии Наук СССР. Жизнь его была материально обеспечена. Он умер в Москве в 1934 г.
Вскоре мне пришлось убедиться, что писание и публикация книг отнюдь не такое идиллическое и безмятежное занятие, как кажется на первый взгляд неопытным научным младенцам.
Договор на книгу «Сараевское убийство» я выполнил в срок. Но в середине апреля мне сообщили из издательства «Красной газеты», что главный редактор «Красной газеты» Б.А.Чагин хочет поговорить со мной. Я пошел, зная, что речь пойдет о моей книге «Сараевское убийство», и явился к Чагину в указанный срок, имея в портфеле авторский экземпляр «Историкамарксиста» № 11 с моей статьей.
Б.А.Чагин, увидев меня, холодно и внушительно заявил:
— Мы вашу книгу о сараевском убийстве печатать не будем. Она бульварная и желтая!
— Позвольте, Борис Александрович, — возразил я, — какие у вас основания называть мою книгу бульварной и желтой?
— Ваш рассказ и свидетельства, приводимые вами, что сербское правительство заранее знало о подготовке сараевского убийства, совершенно неправдоподобны. Поэтому печатать вашу книгу мы не можем.
— Почему же тогда вот эта самая неправдоподобная и желтая глава моей книги уже напечатана в таком серьезном и идеологически важном журнале как «Историк-марксист»?
Я вынул экземпляр журнала и передал его Чагину. Взглянув на него, он сказал:
— Можете оставить это у меня на два-три дня?
Через три дня я снова был у Чагина. Он вернул мне журнал, коротко сказав: «Вашу книгу мы уже сдали в набор».
Почему Чагин в последнюю минуту решил зарезать мою книгу как «желтую» и «бульварную», я не мог узнать. Кто «вдунул» ему в ухо эту мысль? Скорей всего, какой-нибудь собрат по истории, недовольный моим успехом, хотя бы какой-нибудь историк из Института марксизма-ленинизма или из университета. Но я понял, что могу ожидать какой-нибудь неожиданной неприятности в любую минуту.
Наконец, настал день, когда моя книга была выпущена в продажу. Я с трепетом держал ее в руках. Ведь это был мой паспорт в историческую науку, книга, которая была апробирована в полемике Покровского с Тарле.
Я получил 25 авторских экземпляров и послал одну книгу родителям в Конотоп и по книге братьям; я преподнес книги С.Б.Крылову, П.П.Щеголеву, А. Гофману и И. Эйхвальду.
Мать уже очень плохо видела — у нее была «черная вода» в глазах. Книгу читал ей отец. Каждый вечер наши старики усаживались в кухне под электрической лампочкой и отец громко читал очередную порцию в 8-10 страниц. Родители писали, что гордятся мной (я был первый сын, выпустивший «толстую» книгу) и настаивали, чтобы я возможно скорее бросил журналистику и переходил на работу в вуз.
В «Красной газете» я стал героем дня и, вероятно, изданию моей книги я был обязан приглашением редакции стать «радиособкором» из заграницы. Класс был очень доволен и каждый раз, встречая меня в редакции, восклицал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140