Были местечки, где евреи составляли нередко 90-95%, а в некоторых и все 100% населения. Именно в этих местечках происходили наиболее жестокие погромы и резня евреев.
Украинское националистическое крестьянство обрушилось в 1917-1920 г. на евреев по двум главным причинам:
1) евреи принимали весьма активное участие в революции и политической борьбе, играя в эти годы видную роль в коммунистической партии и в советском аппарате. Для темного украинского крестьянства «жид» всегда был «коммунистом», а «коммунист» всегда был либо «жидом», либо «москалем» (великороссом).
2) любой еврейский погром, выражаясь терминами Второй мировой войны, всегда давал «трофеи» (военную добычу). А поиски «трофеев» были исторической традицией украинского казачества, начиная с XVI-XVII вв. Походы Запорожской Сечи против «неверных» турок и татар на Крым и в Черное море с целью «пошарпать анатолийские берега» (Гоголь) давали огромную и богатую добычу. Запорожская Сечь жила и кормилась этой добычей, как сказал мне в 1921 г. бывший премьер-министр Гетманского Правительства профессор истории Украины Н. П. Василенко.
В 1912-1920 гг. такими походами за «трофеями» против неверных стали, как говорил Н.П. Василенко, еврейские погромы. Они, кроме богатых доходов, прельщали одним важным преимуществом: были совершенно безопасны для погромщиков.
В погромном движении против евреев в 1917-1920 годах принимали участие крестьянство и солдатские массы всех армий и всех режимов:
солдаты бывшей царской армии;
украинское крестьянство и войска Украинской Рады, гетмана и Директории;
красноармейцы и партизаны Красной армии, сдерживаемые своим командованием;
офицеры и солдаты Добровольческой армии (деникинцы);
польские войска.
Особенно страшными еврейскими погромами и резней евреев отличались «вольные казаки», «сичевые стрельцы» и «гайдамаки» Украинской Рады и Директории, банды украинских «батек-атаманов» и «офицерские полки» Деникина.
Обстановка стихийной анархии и быстрой смены властей способствовала развитию погромов. Погромная кампания 1917-1921 г. приняла огромные размеры, превзойдя по числу еврейских жертв даже восстание Богдана Хмельницкого.
Все эти три года (1917-1920) для трудовой интеллигенции основной житейский — не политической и не национальной — задачей было прожить и прокормить свою семью. Дороговизна росла в геометрической прогрессии и при том не по дням, а по часам. Крестьяне стали некоронованными владыками базаров и крепко держали городской люд в своих руках. Торговля стала принимать форму натурального товарообмена. Деньги принимались не всегда. Крестьяне меняли хлеб, крупу и прочие сельскохозяйственные продукты на мануфактуру, обувь, одежду, мебель. В большом спросе у крестьян были гвозди, винты, шайбы и прочая металлическая мелочь, до зареза нужная в крестьянском хозяйстве. Дегтя не было, и крестьяне смазывали колеса своих телег свиным салом.
Все эти годы мне почти ежедневно, как и всем, приходилось решать один и тот же вопрос: что я буду есть завтра и где достану денег «на базар»? Продовольственные продукты на Украине были в достаточном количестве, и люди со средствами могли достать почти все, но средств-то у меня как раз и не было. С наступлением холодов я поспешил уехать товарным поездом в Конотоп, где по крайней мере я мог поесть досыта хлеба и картошки, каши и прочих «деликатесов».
В Конотопе я застал брата Юрия, который благополучно вернулся с румынского фронта после октябрьского переворота. При отступлении его полка ему было поручено задержать с пулеметным взводом наступление немцев, чтобы спасти полк от окружения. Он настолько удачно выполнил эту задачу, что командование дивизии представило его к золотому Георгиевскому оружию. Конечно, он его не получил, так как после октябрьского переворота все представления к боевым наградам пошли в мусорный ящик. Но Юрий остался жив и цел. Я не виделся с ним с августа 1915, и его рассказы о распаде фронта и разложении армии дали мне много материала для воспоминаний.
Третьему брату, Володе, меньше повезло. В конце 1917 года он попал к немцам в плен и вернулся в Россию в 1919 г.
Февральская революция поставила передо мной вопрос о моем будущем. Наша семья была семьей трудовой интеллигенции. Мы с радостью встретили свержение царизма. Мы мечтали о свободе слова и печати, полном политическом, национальном и социальном равноправии народов, о парламентарной республике.
Словом, наша семья была типичной мелкобуржуазной семьей трудовой демократической интеллигенции. Я и Юрий были последними потомками старшей (Роменской) линии старинного, но оскудевшего украинского дворянского рода, и нам предстояла трудовая жизнь, так как деньги, завещанные нам бабушкой на образование, подходили к концу и вскоре совершенно обесценились. Родители владели в Конотопе домом из 4 комнат на кирпичном фундаменте с железной крышей, который стоил по официальной оценке 1912 года 2000 рублей. В будущем каждому из братьев должна была достаться 1/6 часть этого дома.
Несмотря на многолетнее чтение газет, революция застала нас недостаточно «сознательными». Из политических партий мы знали только монархистов, октябристов-кадетов, трудовиков, слышали об эсерах и эсдеках (соц. демократах), но о большевиках до 1917 года не имели никакого представления. В 1917 году октябрьская революция казалась нам, как и многим, временным наваждением, которое скоро кончится. В Киеве эти иллюзии рассеялись только после окончания советско-польской войны 1919-1920 годов, когда советский строй окончательно утвердился на Украине.
В 1917 году я стоял перед выбором:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140