— Сударыня… — Ротмистр щелкнул шпорами перед Землячкой. — Если не ошибаюсь, госпожа Берлин?
— Ошибаетесь, — холодно возразила Землячка. — Я лечусь здесь, и фамилия моя вовсе не Берлин.
— Простите, тогда, может быть, вы назовете себя?
— Я не обязана называться, но если вы интересуетесь — Осмоловская.
— Отлично, госпожа Осмоловская, — весело сказал ротмистр. — Мы разберемся в этом, но пока что попрошу следовать с нами, в тюрьме, я надеюсь, вы вспомните свою настоящую фамилию.
Опять не глядя на своих помощников, приказал:
— Проводите эту даму.
Ротмистр улыбнулся, он был в отличном настроении.
— А этих господ придется обыскать, — сказал он, кивая на мужчин.
Землячка пошла к выходу. Не спеша надела в передней пальто, посмотрелась в зеркало, спустилась в сопровождении двух жандармов по лестнице. У парадного их ждала полицейская карета, впрочем, перед домом стояла не одна, а целых три кареты. Землячка посмотрела вдоль переулка — по противоположной стороне неторопливо шла Лизочка Леви.
«Как удачно, что она задержалась, — подумала Землячка — Появись жандармы получасом позже, какие ценные документы попали бы к ним в руки!»
— Пожалуйте, — поторопил ее один из жандармов.
Землячка стала на подножку кареты, жандарм вежливо ее подсадил, дверца захлопнулась, солдат на козлах крикнул, лошади понеслись, и карета промчалась мимо Лизочки, старавшейся не спешить, чтоб не привлечь к себе внимания.
Полиция
Сущевская полицейская часть.
— Выходите!
Она выходит из кареты и останавливается перед тяжелой дверью.
Ее вводят через караульное помещение во двор.
В глубине — тюремный корпус с зарешеченными окнами. Узкий темный коридор, обитая железом дверь с глазком для наблюдения.
Дежурный надзиратель отпирает замок.
— Прошу.
В камере какая-то женщина…
Обычная тюремная камера. Голые стены, сводчатый потолок, окно с решеткой, пол из каменных плит, две железные койки.
Землячка входит, и дверь захлопывается.
Кого послала ей судьба делить одиночество? Боже мой, да ведь она ее знает! Это Генкина, мать Ольги Генкиной, зверски убитой в прошлом году черносотенцами в Иваново-Вознесенске.
Землячка встречалась и с Ольгой и с ее матерью. Ольга была невестой Ярославского, они собирались пожениться — и вдруг такая страшная, такая безжалостная смерть…
Мать Ольги не была ни членом партии, ни революционеркой, не очень-то разбиралась в революционных делах, просто была матерью своей дочери. Но после гибели Ольги сказала, что будет помогать революционерам. В память дочери. Не позволила горю сломить себя. «Я ничего не понимаю в ваших теориях, — говорила она, — но я буду помогать товарищам моей дочери всем, чем смогу». И она действительно оказывала революционерам множество услуг: налаживала явки, носила передачи, доставала деньги.
Землячка подошла к ней.
— Розочка!
— Т-с-с… — Землячка отрицательно помотала головой. — Не называйте меня.
— Когда? — спросила Генкина.
— Только что.
— Что-нибудь серьезное?
— Да.
Генкина прижала к себе Землячку.
— А вас за что? — спросила она Генкину.
— Да ни за что, — ответила та. — Взяли у меня на квартире одного человека, я сказала, что даже не знаю его. Выпустят через несколько дней.
Они заговорили о тюрьме. Пожилая добрая женщина, не искушенная в революционных делах, и профессиональная революционерка, не имеющая права говорить о своей работе.
Землячка расспрашивала свою соседку по камере о порядках, установленных в Сущевской части, о надзирателях, о передачах.
— А какой здесь врач? — поинтересовалась Землячка.
— Приличный человек, — сказала Генкина. — До ареста я передавала сюда через него письма.
К помощи врачей Землячка прибегала в затруднительных случаях не один раз; большей частью это оказывались порядочные люди, по характеру своей профессии они видят немало человеческого горя и неплохо разбираются, кто прав и кто не прав в этом мире, — поэтому-то для нее так важен был ответ Генкиной.
Она и вправду чувствовала, что ее лихорадит. Быть может, тому виной ее нервное состояние, а быть может, снова давал себя знать туберкулез, который она нажила еще в Киевской тюрьме.
Она подошла к двери, постучала, глазок тут же приоткрылся.
— Вам чего?
— Доктора, — попросила Землячка. — Голова болит, кашляю, простудилась.
В Сущевской части содержались только подследственные, поэтому режим в ней был мягче и к просьбам заключенных относились снисходительнее, чем в обычных тюрьмах.
Надзиратель загромыхал замком, приоткрыл дверь.
— Это вам доктора?
— Мне.
— Можно, — сказал надзиратель. — Они у нас тут же при части во дворе квартируют. Иногда к нам очень даже приличных господ привозят…
Он бросил пытливый взгляд на Землячку, покачал головой и опять загромыхал замком.
Врач не заставил себя ждать. Это был сухонький старичок, привыкший за время своей службы при полиции ко всяким оказиям.
— Чем могу служить?
— Боюсь, обострился туберкулезный процесс, — пожаловалась Землячка. — Нельзя ли пригласить ко мне моего врача, я оплачу визит…
В те времена дамы были стеснительны сверх меры, многие из них стеснялись раздеваться перед врачами-мужчинами, врачи нередко осматривали своих пациенток в присутствии мужей и выслушивали через рубашку, так что просьба Землячки прозвучала вполне естественно.
Перед доктором находилась очень приличная дама, она не просила его ни о чем предосудительном.
— Какого же врача вы желаете?
— Марию Николаевну Успенскую.
Землячка назвала не того врача, какой ей был нужен, она действовала осмотрительно. Мария Николаевна Успенская достаточно известный врач и добрый человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82