Садитесь поудобней, отдыхайте... Да бросьте вы мне спасибо говорить! Что вы как не родные!.. Мать! Мать! Налей ребятам по стаканчику. Да и мне, пожалуй, тоже, что-то внут-рях тянет, спасу нет... Так вы и москвичи еще? И из Москвы недавно, правда? Ох, хороший город Москва! Я хоть ни разу там не был, а все знаю, как вы живете, все! Вы небось думаете, забрался старик в горы и сидит здесь, ноздрей посапывает? Ан не-ет, я хоть
старик, да еще крепкий! Я и на Кубу воевать поеду, коли надо будет, и в космос хочу слетать с Гагариным,—меня на все хватит. А Гагарина-то вы видели? Расскажите, ребятушки!..
Мы рассказали ему, как встречали Гагарина в Москве.
— И стоит, и стоит ему демонстрацию устроить, есть за что! А я все слышал про него. Вой видите,— он показал на приемник,— со мной весь мир рядом живет!
Нет, он был совсем не похож на отшельника.
— Почему, говоришь, в горы ушел? А все из-за пчел. Колхоз-то наш в Яванской долине, а там ведь сбор всего месяца три, а потом выгорает все, перевозить надо пчел выше в горы, где цветы медоносят. Ну, я раз об этом раису, председателю то есть, сказал, два сказал, а он не понимает. Не понимает! Тогда я ему и спел,— дядя Андрей запел во весь голос:
Широка-а страна моя родная!..—и ушел в горы. Алитет уходит в горы! А здесь чуть не круглый год цвет стоит,— вы же видите, какая благодать кругом?— один сходит, другой появляется. Нанял машину — раис ни гроша на перевозку не дал!— до Нурека, а там в кишлаке опять восемь мешков пшеницы собственной отдал: погрузили все ульи, и колхозные, и мои, на ишаков — и сюда. Так вот второй год и живем со старухой. А много ли нам надо?... Пчелы же в пять раз больше доходу давать стали! Да если бы не наш раис, я здесь такое хозяйство поставил бы! Но не понимает он выгоды, не по-нима-ет...
Я ему говорю: «Дай, мне тесу ящики сбить, я тебе тридцать семей новых посажу, ведь они ж роятся у меня!» Не дает. Придется самому со строителями договариваться. «Ну хочешь, говорю, я в колхоз и свои ульи отдам, и тогда, все вместе, сто тыщ доходу будет в год. Только ты мне обеспечь тогда питание со старухой, ну и каких-нибудь пару калош в год». Вот таких.—Дядя Андрей показал из-под стола ногу в остроносой калоше, которую надевают прямо на носок: очень они удобны здесь в горах.— Ну что нам вдвоем со старухой? Что нам надобно? Детей у нас нет. Виктор, так он парень самостоятельный, наоборот, нам помогает, когда какая нужда. Дожить нам каких-нибудь десять лет, сколько мы там проедим-то! Так нет, отказался раис. «Мне, говорит, с хлопком забот хватает, отстань ты со своими пчелами!» Ну не дурак ли? Ну какие ему заботы будут? Десяток тесин? Десять кило муки в месяц? Вот я ему и спел:
Широка-а страна моя родная-я!..
Вошла тетя Аня, в руках большущая сковорода с яичницей.
— Да тише ты, отец!.. Ведь и не пьяный же, вытворяешь только.
— Праздник же, мать, праздник! Вон слышишь, как веселятся? — Он кивнул на приемник, по которому шумно транслировали первомайскую демонстрацию в Москве.—Что же и нам-то не пошуметь? А ты налей, налей ребятам еще по стаканчику.
— Ребятам налью, а тебе — все, ни капли больше, а то будешь на сердце жаловаться...
Она поставила яишню на стол, подошла к бидону с медовухой, стоявшему в углу, и налила два стакана. Старик с грустью взглянул на бидон, вздохнул, но спорить не стал. По всему видно было, что никто у них не верховодил в доме, а были просто ровные, добрые отношения, какие бывают только у бездетных пар.
Мы ели, тянули потихоньку приятно прохладную, слабенькую, душистую медовуху и слушали рассказ о нехитрой жизни дяди Андрея. Отца его, фельдшера, в семнадцатом году расстреляли в госпитале вместе с ранеными красноармейцами. Андрею было тогда шестнадцать. Он сел на коня И подался к красным, мстить. С тех пор и не слезал с седла лет восемь: гонялся за басмачами, был в Первой Конной, потом опять басмачи, а потом несколько лет мотался по госпиталям, клиникам — лечил расходившиеся нервы. «Стал на человека похож», пошел учиться в сельскохозяйственную школу, в Ташкенте— своем родном городе. А дальше — создавал колхозы («Тут всякое было! В Средней Азии баи да басмачи еще дольше держались, чем русские кулаки да бандиты») и работал несколько лет районным агрономом. Наладилась было жизнь, как вдруг в тридцать шестом, даже не предъявив никакого обвинения дяде Андрею, Посадили его в одиночку, так, за компанию. Через два с лишним.хода выпустили — в чем только кости держались! — и извинились. И опять — клиники, опять нервы. А потом — снова война, снова ранение и контузия, после которой он перестал слышать на одно ухо. И снова — госпитали, госпитали... В послевоенные годы дядя Андрей с тетей Аней работали
свинарями в колхозе. Вышли на первое место по Таджикистану. Портреты в газетах, статьи, заведующий фермой даже на выставку в Москву ездил. («А вышли потому, что не давали этому завфермой да раи-су корма красть: сколько положено поросятам по рациону, столько и давали. До скандалов дело доходило, до прокурора, за руки их ловили!..») А кончилось все тем, что начислили дяде Андрею и тете Ане всего половину причитающихся трудодней. Вот и ушел он в другой колхоз, пчеловодом.
И теперь новая забота — пчелы...
— Эх, сколько мы вынесли, советскую власть вам, сынки, завоевали! Вам теперь только жить да жить! Теперь-то уж дело на лад пошло!.. А нам теперь и отдыхать можно. Вот только охота с Гагариным в космос слетать...
Милый ты труженик, дядя Андрей, неугомонный старик!.. Мы уверены: если бы пустили его в космос,— полетел бы! Да он и сам об этом говорит:
— А что ж я, хуже молодых, что ли? Вибрация! Да меня жизнь так вибрировала, что мне теперь никакая ракета не страшна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31