— Из ЦК представитель.
— Будет тебе, «из ЦК»! Это наш парторг. — Парторг— Романов. Вон с краю в президиуме сидит, видишь? Седой, шофером у нас работает.
— Его уже сняли...
— Как же, сняли! Чего же он тогда в президиуме?
Помнится, шепотки эти удивили нас. Как же так,— парторг, и вдруг не знают его на стройке? Спросили дядю Ваню, который приехал в Нурек одним из первых и должен был бы знать здесь всех. Он ответил добродушно:
— А кто его знает! Вроде бы и видел его где-то, а где — не припомню.
И вот сегодня, должно быть, мы увидим парторга второй раз, ведь собрание предстоит немаловажное: будут выбирать профком участка, а вторым вопросом—соревнование бригад на стройке за звание коммунистического труда.
Но в тот день собрание не состоялось: мастера и прорабы не оповестили всех рабочих. Зато назавтра в десять утра по всему участку прекратили работы, и на машинах привезли нас прямо к столовой, полный кворум.
Быстренько освободили часть зала от столов, как для танцев, поставили рядами стулья, и женщина в беленьком легком платьице, броско выделявшемся среди черных и серых спецовок, спросила неестественно громким голосом:
— Какие будут суждения по открытию собрания?
Рабочие ответили многоголосно:
— Открыть!.. Открыть!
Затем женщина предложила утвердить повестку дня. Сделали это с не меньшим энтузиазмом. Казалось бы, все идет благополучно. Но когда по предложению все той же женщины стали выбирать рабочий президиум, вдруг выяснилось: из пяти вы--
двинутых в него мастеров и прорабов на собрании нет ни одного.-Не оказалось также и представителей от парткома, комитета комсомола и стройуправления.
Поднялся невероятный шум. Кричали, что начальству «начхать на рабочих с высокой колокольни», что оно (начальство) нарочно разбежалось, что надо пожаловаться Чайковскому (он в это время был в командировке) и многое другое, что только приходило каждому из возмущенных на ум.
— Какие будут соображения? — после некоторого замешательства спросила женщина.
Снова поднялся гвалт. Кто-то орал во всю глотку: «Что нам, братцы, короли! Мы и сами — боги!.. Начинай выборы!..» Слово попросил пожилой рабочий, худой, тусклоглазый, сердитый.
— Я так считаю. Дело это, так сказать, государственного значения не имеет,— начал он убежденно,— но все-таки проливает неприличный свет на руководящих товарищей. Принимая во внимание...
Сначала его слушали с интересом, даже с каким-то благоговейным уважением к его гладкой, но запутанной словесной ткани, но к концу выступления, выражаясь мягко, освистали. Выступление его свелось к тому, что он предложил послать представителей к начальству и «пригласить их, так сказать, официально».
Садясь на стул, он недовольно ворчал:
— Орут, орут, а чего орут! Я восемь лет на профсоюзной работе должности исполнял. Знаю законы-то! Это не собрание, а кон-крет-ная стихийность! Кое-где узнают, по головке не погладят.
— Товарищи! Товарищи! — женщина устало взмахивала руками. Так обыкновенно машут напуганные матери на чрезмерно расшалившихся детей.—Есть предложение — выполнить повестку дня. А вот следующую повестку дня посвятить наболевшим вопросам с присутствием руководителей и представителей общественности. Голосуйте «за» подниманием руки.
Рабочие проголосовали за «выполнение повестки дня».
— Куда выбирать-то будут? — суетливо спросил у нас Борис.
— В цехком участка.
— Ага! А вы не знаете, как того рыжего звать, который хотел за начальством сходить?
— Нет, а что?
— Выдвинуть хочу.
— Почему?
— Уж больно складно он говорит!
Но «того» кто-то уже выдвинул. Указал пальцем и проговорил: «Я вот его предлагаю». И женщина согласно закивала головой, назвав фамилию записывающему кандидатуры.
Потом обсуждали кандидатуры «выдвинутых в списки». Каждый из них, смущаясь, поднимался со стула (будто говорил всем своим видом: «А почему именно меня? Можно бы и не меня») и делал нечто напоминающее реверанс, на что собрание отвечало дружным: «Ос-та-вить!»—что означало — оставить в списках для тайного голосования.
Кто-то среди общего шума попробовал сказать, что не так надо выбирать цехком, лучше сначала обсудить кандидатуры по бригадам, но ему ответила женщина, на сей раз строго и назидательно, что он сам голосовал4 за повестку дня и менять ее теперь никто не имеет права. А потом было объявлено о «приступлении ко второму пункту». И тут произошло неожиданное.
Все собрание, за малым исключением, перекочевало в другую половину зала, к раздаточным оконцам столовой,—подошло время обеда. Члены президиума оказались сидящими «спиной к массе». В этой сутолоке, мелькании вилок, ложек, смятых рублевок и новеньких звонких монет женщина говорила что-то о возросшем благосостоянии, высоких моральных качествах, о видимых приметах... И все эти в основном-то правильные слова звучали в ее речи каким-то кощунством над самым святым и дорогим, что обязательно носит каждый наш человек уж очень глубоко в себе, у сердца.
И мы не могли, не имели права судить людей, что, не слушая слов тех, теснились в очереди, шумели.Нет, не может быть безразлично им то, о чем сказано во втором пункте повестки дня. Но только не сейчас и не так надо говорить об этом им, строителям Братска, Куйбышева, Каховки, Волгограда. Не так. А как?.. Вот, пожалуй, об этом и надо было думать, и не одной женщине в легоньком белом платьице, а всем тем, кто по долгу своей работы обязан, должен находить пути к людским сердцам...
А пока собрание продолжало «выполнять повестку дня». К столу президиума вышел бригадир плотников, тех самых, что строили летний театр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31