Причем стоимость электростанции окупится, по самым осторожным расчетам, за три-четыре года.
Но хватит цифр. В наш век ими не очень-то удивишь, мы уже начинаем привыкать к космическим масштабам. А приводим мы их прежде всего для того, чтобы было понятно, с каким чувством мы ехали в Нурек: небывалая... неповторимая... уникальная... Когда такие слова обретают зримую реальность, они волнуют даже прожженных скептиков.
Итак... Мы лежим на траве, в тени акаций, перед зданием строительно-монтажного управления. Жарко. Здание это — типовой жилой дом «Б-8-50», что в переводе с языка конторщиков — современных варваров в словотворчестве — означает: брусчатый, восьмиквар-тирный. В окнах его, как пчелы в летках улья, суетятся люди. Людей много. Приезжают сюда человек триста — четыреста в день. И всё валят в контору. На лужайке, где мы лежим,— их чемоданы, кошелки, сумки. Чемоданов тоже много, потому что приезжают в основном издалека: из Братска, Красноярска, Караганды, Центральной России... Приезжают главным образом так:
— В газете прочел, строительство такое громадное, и...
— По радио услышал и...
— Пошли с женой в кино, а там—журнал: Нурек, улица такая чистенькая, зеленая, дома беленькие; такое рассказывают, что мы собрались и...
Хитрая штука кино! Улица эта действительно есть. И акации, дома беленькие на ней тоже есть. Но протяженностью она метров в двести, не больше, а вокруг вразброс прилепились к пыльным пустошам еще штук триста кибиток — это нечто вроде украинских мазанок, только пониже, подслеповатей, грязней. Вот пока и весь Нурек.
Приезжают и так. В отделе кадров случайно наблюдаем сцену: молодой парень, азербайджанец, худой, с глянцевыми от солнца скулами, тычет начальнику отдела листок бумаги, твердит:
— Так у меня же путевка, путевка!.. Начальник отдела, таджик, все время в спешке, говорит с людьми только на ходу:
— Какой путевка? Не посылал никакой путевка! Парень ловит его за рукав.
— Да вот же путевка!
На листке бумаги машинкой написано: «По личному призыву Н. С. Хрущева вы направляетесь на строительство форпоста коммунизма в Средней Азии — Нурекской ГЭС. Подъемные и плату за проезд получите по прибытии на место». И чья-то залихватская подпись. Начальник отдела читает и вдруг свирепеет:
— А пычать где, ишак! Пычать где!
— Печать?.. Нет печати.
— А деньги он взял с тебя?
— Взял,— парень недоумевает,— рубль, новыми...
— Двойной ишак!.. Пять раз в милицию сообщали, а он опять шлет!..
Выясняется: какой-то тип, вполне Остап Бендер, вот уже два месяца ездит по всем крупным городам Средней Азии, ходит по рабочим общежитиям, произносит зажигательные речи о Нурекской ГЭС и... пачками продает такие вот путевки.
— Да как же так? — Парень в растерянности.— Ведь на машинке напечатано, и подпись есть!.. Только печати нет,— это да-а.
— Какая специальность у тебя?
— Бетонщик, пятого разряда.
— И трудовая есть?
— Вот.— В голосе парня появляется надежда.
— Повезло тебе: как раз сегодня на ДЭС просили трех бетонщиков. Нина!.. Нина! Оформи его.
Да, ему действительно повезло: стройка в начале, работы мало, и большинство приехавших вынуждены подаваться восвояси. И все-таки едут, едут... С женами, детьми, со всем скарбом, откуда-нибудь за пять тысяч километров: За счет Нурекской ГЭС заполнили рабочей силой все заводы, предприятия Душанбе, Орджоникидзабада, близлежащие колхозы, а они все едут, едут... Проживутся в дороге, и тут никого знакомых, а податься некуда, вещички распродадут, мыкаются, пока не найдут хоть что-нибудь сносное или не дождутся денег на обратную дорогу от какой-нибудь родни, сердобольной души на Западе, в Сибири.
...У нас в литературе давно уже стало дурным тоном ругать этаких, словно отлитых в одной прессформе, журналистов-халтурщиков. Но, видимо, все мы даже не сознаем громадной силы тех средств пропаганды, которые уже есть в наших руках. И тут поневоле
хочется закричать: «Братцы — разбойники От пер.а! Думайте, сколько вреда вы можете натворить! Если уж рассказываете о Нурекской ГЭС, то хоть обмолвитесь, что здесь сейчас делается, когда начнется разворот работ!»
Начальник строительства невесело шутит:
— Если верить журналистам, то мы давно уж и плотину возвели, по их-то темпам...
Мы лежим на лужайке, вокруг нас суетится народ, дети плачут на чемоданах; нас уже определили на работу, и нам очень, очень совестно. Слушаем разговор двух ребят. Один, из Перми, тянет задумчиво:
— А хорошо у нас там, на Каме!.. И черт с ним, что не взяли здесь! Ну скажи: что это за природа такая? В одну сторону глянешь — горы, в другую — горы, в третью — опять горы, тьфу на них! Небось и солнце-то только выйдет и спрячется. То ли дело у нас в июле ночи-то: только стемнеет — и сразу рассвет...
— Ну нет! — возражает другой.— Хорошо здесь! Веришь, нет, меня на Воркуте совсем на девчат не тянуло, от холода, что ли? Уезжал я оттуда, снег валил, мороз, а в Душанбе с поезда вышел, — деревья зеленые, цветы, сразу на лирическое настроение повело... Ни за что отсюда не уеду! Сапоги вот армейские, все с себя продам, перебьюсь, а на работу устроюсь! Землекопом — так землекопом, каменщиком—'так каменщиком, я ж и бульдозеристом могу — кем угодно!
— Бульдозеристом-то сейчас не устроишься... Потом мы видели его на стройке: он работал каменщиком.
На следующее утро приходим на ДЭС. Где-то на полпути от прорабки к шоссе, на котором ждет грузовик, ловим прораба. Это — низенький, моложавый, но уже начинающий полнеть человек, животик свисает через ремень, глаза голубые, по-детски безоблачные. Прораб не ходит, а как-то катится по земле, очень быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31