— Однако, мистер Феррис, если люди не будут жениться, что станет с потомством?— Я не вижу необходимости в потомстве, мистер Кларксон.— Вы его не одобряете?— Да.Кларксон встал — довольно резко, как поступил бы на его месте любой тонко чувствующий человек. Его возмутили взгляды дворецкого на любовь, о которой он с самой ранней юности немало размышлял. Если и дурно с его стороны было мысленно обозвать Ферриса старой пузатой треской, то его надо простить. Он был возмущен до глубины души.— Ладно, мне пора в деревню, — сказал Кларксон. — И, наверное, стоит сперва спросить разрешение. Это не совсем обязательно, но все-таки приличнее. 3 Как только Джейн ушла, Келли взяла быка за рога. Она не любила ходить вокруг да около, поэтому без предисловий спросила:— Хэнк, у вас есть капуста?— Вы хотите сделать салат?Келли нетерпеливо прищелкнула языком. Как верно заметил Кларксон, она начинала испытывать к Генри нечто более теплое и глубокое, чем обычная дружба, но временами его удивляла его несообразительность.— Тити-мити. Хруст. Презренный металл. Деньги.— А, деньги? Я сперва не понял. Сколько вам надо?— Нисколько. Я не собиралась просить взаймы.— Это хорошо, потому что с деньгами у меня сейчас не очень.— Вот это я и хотела выяснить. Теперь можно продолжать. Если бы кто-то предложил вам тысячу фунтов, уж сколько это будет в долларах, что бы вы сделали?— Упал бы в обморок, а когда пришел бы в себя, наверное, расцеловал бы его. Здорово, если бы были такие сумасшедшие.— Они есть. Уэнделл, например.— Я бы не сказал, что он психически неуравновешен.— У него есть пунктик. Вспомните обед, на котором мы познакомились. Когда он сперва молчал, как рыба, а потом вы спросили, что он собирает, и из него полило, как из гейзера?— Помню.— Он всегда такой, когда говорит про пресс-папье. Французские восемнадцатого века. Что он в них нашел, ума не приложу, но он без них жить не может. Вот и на ваше положил глаз.— На мое? Какое мое? С гордостью могу сказать, что у меня нет французского пресс-папье восемнадцатого века.— Есть. Крошка Джейн показывала его Уэнделлу.— Черт, верно. Я забыл.— Уэнделл только что распинался передо мной, какое оно потрясное. Самое лучшее из всех, сколько он видел. Не знаю, чем одно паршивое пресс-папье лучше другого, но так он говорит, и просил меня прощупать, не согласитесь ли вы его продать. Думаю, его можно растрясти на тысячу фунтов. Ну как, идет? Думайте.Генри изменился в лице. Челюсть его отвисла, глаза стали грустные, как у медведя в зоологическом саду, которого ребенок подразнил булочкой.— Черт! — вскричал он, обретя дар речи. — Дьявол! — добавил он и заключил: — Гадство!Келли удивленно взглянула на Генри.— В чем дело? — спросила она в некотором недоумении. Не этой реакции она ожидала.В это время вошел Уэнделл. Он устал слоняться по дому, ожидая, пока его посредница завершит переговоры, и наконец счел, что у нее было уже достаточно времени.— А, тетя Келли, — сказал он. — Вы говорили Парадену про… э… про то?Профана такой вопрос мог бы поставить в тупик, но Келли поняла без труда.— Спросила минуту назад, и он только-только перестал чертыхаться.Лишь сейчас Уэнделл заметил перекошенное лицо Генри и тяжело вздохнул. Этого он и боялся. Прозвучала фальшивая меркантильная нота, гордый английский аристократ оскорбился. Уэнделл уже формулировал извинения, собираясь сказать, что больше это не повторится, когда Генри заговорил связно.— Простите, — сказал он. — Я страшно виноват. Я чертыхался, потому что очень хотел бы продать эту штуку, но не могу.— Не можете? — изумилась Келли.— Не могу.— Почему? Она не ваша?— Не моя.— Не ваша? — Келли была потрясена. — Только не говорите, что держите у себя краденое пресс-папье.— Это фамильная ценность.— Что это значит?— Вы никогда не слышали о фамильных ценностях?— Нет.— И о майорате?— Нет. Никто мне ничего не рассказывает.Более подкованный Уэнделл объяснил ей горькую правду севшим от разочарования голосом. Слова Генри убили в нем всякую радость жизни. Пресс-папье Красавчика его обворожило.— Боюсь, что понимаю, о чем говорит Параден, — сказал он. — В старых английских семьях некоторые ценные предметы переходят от главы рода к наследнику, а от того — к следующему наследнику и так далее. И если майорат не отменят, ни один временный владелец не вправе ими распоряжаться. Они называются фамильными ценностями. Понятно?— Нет, — ответила Келли.На подмогу Уэнделлу пришел Генри.— Все на самом деле очень просто. Раз майорат, значит, эта штуковина должна оставаться на месте. Теперь понятно?— Не то что б очень, — ответила Келли. — По мне это бред сивой кобылы.Генри продолжал спокойно, как терпеливый учитель, втолковывающий урок тупому ученику.— Ну, возьмите, например, меня. Когда я унаследовал дом, то получил и пресс-папье. Прежний владелец не мог его продать. Я не могу его продать. Тот, кто получит наследство, не сможет его продать. Оно должно быть в Эшби-холле, покуда есть семья Параден. Пусть мы разоримся, пусть наши дети будут умирать с голода, загнать пресс-папье мы не вправе. Теперь ясно?Перед Келли смутно забрезжило понимание. Она по-прежнему не видела в этом бреде никакой логики, но чего хотеть от англичан, которые ездят по левой стороне улицы и называют газировку шипучкой?— Что будет, если вы его продадите?— Меня упекут в кутузку. Продавать фамильные ценности — незаконно.— А если кто-нибудь его свистнет?— Это другое дело.— И вас не упекут?— Конечно, нет.— Так чего бы Уэнделлу его не свистнуть? — сказала Келли. — Тогда он получит свое пресс-папье, вы — свою тысячу монет, и все будут счастливы.Слушатели разом ахнули и замолчали от избытка чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46