Вернется – буквально! – доживать. Чтоб когда-нибудь – хочется верить, что не скоро! – помереть тихой смертью и вновь воплотиться в кого-то смертного и вновь ждать Вызова в Путь. Не помня ничего из того, что было прежде…
Что-то подсказывало – так.
Но Чернов послушал подсказку и не стал суетиться. Он сейчас был одним из вернувшихся – только лишь. Бегуном, но – вефильцем. Понимал: он захотел конца Пути, правильно захотел – как наставлял старец-Зрячий, и нате вам – «Мы дома!». Так не радость ли это двойная для Чернова-Бегуна? Во-первых, он довел вефильцев до родных земель. Во-вторых, он научился хотеть. Кажется ему, что научился…
И отбросил назойливое: ничему он не научился, ничего не понял, попадание – случайное. Отбросил, потому что это назойливое мешало ему сейчас (потом додумаем, домучаем, докопаемся…), и принялся честно и искренне радоваться тому, что было во-первых.
Он схватил Берела под пузо, закрутил его, подбросил, поймал, еще подбросил… А поймали мальчишку другие руки, потому что их тянулось множество к Избранному, и Чернов влился во всеобщее довольно-таки бессмысленное по форме гулянье. Но к чему придираться к форме, когда суть верна, а люди смертельно устали и им невдомек и незачем было сочинять какие-то осмысленные целевые действия, долженствующие означать радость возвращения к истокам. Для кого означать? Для стороннего здравого зрителя? Не было никаких сторонних и здравых, а Чернов почти сразу осознал себя одним из многих, из всех. Да он и был таким на самом деле…
Потом они пили и ели – все вместе: на площади у Храма, на улицах, на крышах домов. Они пили и ели, безжалостно и бездумно уничтожали последние запасы вина и пищи, которые сохранились – вопреки всем испытаниям и невзгодам. Они и верно не задумывались, что завтра надо будет снова есть и – не исключено! – пить вино. Они были дома, повторим в который раз, они пришли в свое родное Междугорье, они знали, что рядом, максимум в пешем переходе длиной в одно солнце, – соседи: другой город, другая деревня, где живут такие же гананцы, как и они, и быт тот же, и язык тот же, и можно будет одолжиться у них всем, что требуется для жизни. Точнее – для обживания… Да и вообще: срок отсутствия Вефиля в родных местах исторически не столь громаден, чтобы забыть о городе и его обитателях, тем более что у них, у пришельцев, возвращенцев – Книга Пути…
Кармель поднял кружку с вином, подождал, покуда собравшиеся на площади умолкнут, а громоголосье на соседних улицах станет потише, и тогда сказал торжественно:
– Я хочу провозгласить всем вам слова, которые появились в Книге Пути только-только – там, где еще вчера был чистый лист. Вы все знаете, что это случается лишь тогда, когда происходит событие, достойное быть названным в Книге, и то событие, свидетелем которого явились люди, Книгу стерегущие. Вот эти слова: «И привел Бегун народ Гананский в дом, что был домом народа Гананского от начала Света и будет домом его до прихода Тьмы, что бы ни случилось под солнцем и под луной. И настала радость в доме том великая, и стало всем ясно, что не зря были испытания, которые выпали на долю народа, потому что Книга не погибла, не исчезла, не потерялась на поворотах Пути, а осталась с народом. А пока Книга с народом Гананским, дом его цел, мир его надежен, вера его крепка. Но что делать Бегуну, который привел народ Гананский в дом, откуда в одном из прошлых своих Путей увел его? Что делать ему, обреченному на вечный бег по бесконечным Путям Сущего? Кто скажет истину? Кто успокоит бегущего и утешит теряющих его? Кто?» – Кармель умолк, обвел ожидающим взглядом собравшихся, будто и впрямь верил, что найдется хоть один, угадавший правильный ответ.
И кто бы мог подумать? Нашелся-таки. Один. Медленно, словно и впрямь угадывая, точнее – подбирая нужные слова, Чернов продолжил начатое Хранителем и невесть кем написанное в Книге:
– «Я утешу теряющих – тем, что сохраню их дом, и позволю вырасти хлебу и созреть винограду, и дам силу чревам их жен, и вдохну жизнь в их новых сыновей и дочерей, и мир у них будет в доме, и покой в душах – но лишь до поры, когда Я им скажу: Путь ждет… Я успокою бегущего тем, что лишу его памяти, как лишал всегда прежде, чтоб его спокойная смертная жизнь не была отягощена Знанием, которое не под силу нести смертному, но лишь вечному дается оно в ношу, и станет он жить, не ведая о Вечности – но лишь до поры, когда Я скажу ему: Путь ждет…» – Теперь и Чернов замолчал, будто исчерпал силу угадывать слова.
Хранитель смотрел на него с восхищением, замешенным на восторженном страхе. Произнес с растяжкой:
– Ты знаешь… Ты умеешь… – и уже без страха, а просто ликующе подхватил оборванную многоточием мысль: – «Но Бегун, вернувшийся на новый Путь, опять все начнет сначала, потому что память его будет чистой, как у новорожденного младенца, а народ Гананский – наоборот – не забудет ничего из свершившегося с его людьми ранее. И новый Путь опять станет Путем слепого, что прозревает от шага к шагу, и измученного земными тяготами, что избавляется от накопленных мук, сбрасывая их на Пути, и копит иные, обретая их на том же Пути. Потому что Закон Вечности прост и неизменен: всегда слепой ведет уставшего по Пути от мира к миру. Потому что Закон еще и справедлив: слепой обретает зрение, а усталый – покой. Но спрашиваю Я: надолго ли им это?..» – И на сей раз он притормозил цитирование, ожидающе глядя на Чернова. Проверяя?..
А Чернов легко подхватил, не преминув, однако, вставить:
– Мы прямо как ведущие «Городка»… – Для себя сказал, кто бы его здесь понял! Поэтому и сказал по-русски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133