Какого черта некто, выдающий себя за Зрячего, разъезжает тут вопреки правилам и утешает Хранителя довольно точными предсказаниями?..
– С чего ты решил, что это был Зрячий?
– Он сказал.
– И ты поверил?
– Он знал про тебя, Бегун. И он знал, что ты пропал. Может, он и тебя встретил?
– Не было такого… – растерянно произнес Чернов.
Ох, не нравилось ему творимое Главным Режиссером! Эти неожиданные вводы новых персонажей – а главный герой понятия не имеет, с чем столкнется в следующей сцене. То есть он, конечно, никогда в этом спектакле не имел и не имеет никакого понятия про следующую сцену, решил быть справедливым Чернов, но все же: почему Зрячий не дождался его в Вефиле? У кого теперь спрашивать про новый Сдвиг?.. Хотя Зрячий сообщил, что вернется…
– Ты говоришь: он уехал. На чем?
– На лошади. Верхом.
– Всадник? Воин?
– Нет, Бегун, не воин – точно. Скорее святой человек: в длинной и черной рубахе, очень грубой, препоясанной простой верёвкой.
– А что за слово-то было? – спросил Чернов. – Ну не понял ты его, так, может, запомнил?
– Я попробую вспомнить… – Хранитель опять смешно зашевелил губами. – Не знаю… Неточно… Пасилена… Песилента… Песиленца…
Господи, бессильно и совсем по-земному обратился Чернов к тому, кого уже привык называть и Сущим, и десятком придуманных самим имен, не слишком вежливых имен, Господи, повторил он, чем Ты еще хочешь испытать нас? Зачем, Господи? Я же решил Твою сраную энигму, что ж Тебе все неймется, Господи?..
И в эту минуту в дверь вбежал мальчишка Берел, Избранный, – мокрый, запыхавшийся, насмерть перепуганный. Остановился, поднял на Чернова глаза, полные слез.
– Кто? – бессмысленно заорал Чернов.


Глава двадцать третья.
PESTILENTIA

Чума пришла в город.
Такой фразой или близкой ей, как помнил Чернов-читатель, начинались многие исторические повествования о чуме (читай: холера, оспа, тиф etc.), врагом пришедшей в тот или иной город, чаще – средневековый.
Картина, которую Чернов увидал, выскочив, выбежав, – нет, точнее, вымчавшись! – вслед за мальцом Берелом на улицу, была поистине страшной, хотя Чернов, навидавшись в Пути всякой страхоты, тихо-тихо привык не удивляться вообще, и частой страхоте – в частности. Чего бояться, когда точно знаешь: специально пугают. Но Вселенский Хичкок на сей раз постарался особенно.
Чума это была или не чума, Чернов не ведал, медицинского образования у него не имелось. Пена на губах, как он не однажды читал, есть признак эпилепсии. Но эпилептики опять же должны биться в судорогах, а тут все пораженные неизвестной пестиленцией лежат мертво, пускают пену и тем самым показывают, что еще живы. Чернов, памятуя о своем спортивном опыте, ловил пульс и понимал: да, живы, но сколько продлится жизнь – это лишь Сущий ведает, Главный Инфекционист, чтоб Его… В то, что все случившееся – Его работа, Чернов верил непреложно. Все в Пути – Его работа, Его прихоть, Его базар, коли прибегать к неформальной терминологии. Даже пресловутое право выбора Черновым Пути – сущая иллюзия. Ну увидел он подсказку в форме пятиугольника, предварительно посмотрев на солнце, – и что? Как бы самостоятельно выбрал дорогу в обход леса, как бы самостоятельно перешел на сначала сухую, а после размытую грунтовку, услужливо – и не как бы! – подставленную ему Сущим, как бы напал на настоящий Вефиль. А не обойди он лес? А не найди грунтовку? А не пойми подсказку? Что было бы? Да все то же и было бы – Вефиль и в нем пестиленциа. Так что сказки о праве выбора оставьте земным кретинам-правозащитникам. Не существует в подлунном мире никакого права выбора! Ни у кого, и правозащитники – не исключение! Все давно предусмотрено Первым Лототронщиком всех миров и времен, шарики помечены, билеты краплены.
С нежданным выигрышем вас, уважаемый Бегун-на-все-времена…
Но к черту логику и прочие интеллектуальные сопли! Что делать-то будем, Бегун? Как спасать сраженных неведомой эпидемией и, главное, от какой эпидемии их спасать?.. Чернов сообразил, разумеется, что все придуманное Главным Режиссером – в какой бы ипостаси он ни выступал – имеет для Бегуна выход. Не всегда положительный (были, к несчастью, жертвы…), но всегда окончательный, поскольку выход на Путь предполагает попадание в другое ПВ с другими неприятными заморочками. Многое на Пути они уже перемогли, и это, понятно, переможется, но быть сторонним свидетелем, наблюдать за медленным и незаметным умиранием сограждан (так!) Чернов по характеру не умел. Врубился четко: если он не встрянет, многие умрут. Опять его, Бегуна, право и его выбор. И при этом он понятия не имел, что предпринять. Бежать? Кричать? Тормошить лежащих без сознания? Их уже много, слишком много было! Если они не выживут, то потери для Вефиля окажутся невосполнимыми – в буквальном смысле слова, если иметь в виду очень медленный и ненадежный процесс репродукции населения, тоже, кстати, Сущим придуманный…
Где же этот чертов Зрячий, с бессильной и малообъяснимой злостью подумал Чернов, где шляется, паразит? Ведь сказал Хранителю, что явится…
– Я уже здесь, – услышал Чернов голос позади себя.
Язык был староитальянским, красивым и в принципе легкопонимаемым.
Резко обернулся: рядом стоял невысокий, ниже Чернова, пожилой человек в коричневой рясе монаха, с накинутым на голову капюшоном, препоясанный действительно обычной веревкой, на босых грязных ногах – неровные куски кожи, притороченные к ступням такой же веревкой. Кожаная сумка через плечо. Нищета или стиль такой?..
– Зрячий? – так же глупо, как подумал про стиль, спросил Чернов.
Но Зрячий не услышал глупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133