За завтраком я смотрел в окно на лошадей, пасшихся на нем: три кобылы, два маленьких жеребенка и два жеребца. Оба жеребца гнедые, но у одного была белая звездочка на лбу, и он не был чистокровным.— А там что за лошади? — спросил я конюха.Он немного помолчал, видимо, раздумывая, как бы поделикатнее ответить городскому туристу, да еще и иностранцу, и наконец сказал:— Мы здесь, на этом ранчо, разводим лошадей.— О, понимаю. И у вас много жеребцов?— Три или четыре. Большинство из них, — он показал на животных, терпеливо ждавших гостей ранчо, — мерины.— Этот гнедой хорошо смотрится, — проговорил я.Конюх проследил за моим взглядом и снова посмотрел на меня.— Он у нас новый, — объяснил конюх. — Полукровка. Матт купил его в Ларами две-три недели назад. — В его тоне слышалось неодобрение.— Он вам не нравится?— Слаб в кости для наших гор, — коротко бросил он, затягивая последний шнурок. — Удобно?— Прекрасно. Благодарю вас.Он кивнул с небрежным дружелюбием и направился к другому гостю узнать, не надо ли чего. Конюхи отличались от гостей только по возрасту и одежде. Все они были молоды — от восемнадцати до тридцати лет, некоторые из них были студентами, подрабатывающими на каникулах. Среди гостей преобладали родители и дети, едва ли хоть одному из взрослых было меньше тридцати. Бетти-Энн со знанием дела сообщила мне, что ковбоев нигде ковбоями не называют, только в кино, а правильное слово для конюхов на ранчо — рэнглер. И на ранчо Хай-Зии не держат скота, поэтому здесь нет скотников, тут только рэнглеры, которые ухаживают за лошадьми, а лошади нужны для прогулок туристов.По одежде рэнглеры отличались от гостей меньшим пижонством, меньшей наглаженностью, большей запыленностью. В пять тридцать утра они уже готовили лошадей. Отпускники отдыхали, а для рэнглеров это была тяжелая работа.— На ночь лошадей пускают пастись на холмах, а по утрам загоняют на ранчо, — объяснил мне Уилки.Мы выехали на прогулку двумя группами, в каждой по двенадцать гостей и два рэнглера. Сначала перешли по плоскому деревянному мосту узкий поток и потом поднялись на Тетон, возвышавшийся напротив. Когда в лесу мы вытянулись на тропинке в один ряд, Уилки ехал впереди меня, а Бетти-Энн сзади, и оба, не переставая, болтали.— Лошадей выпускают на ночь в горы, потому что в долине не хватает пастбищ, мало травы. — Уилки повернулся в седле в профиль ко мне, чтобы я лучше слышал. — Лошади каждую ночь убегают за десятки миль. К некоторым рэнглеры привязывают колокольчики, как к коровам в Швейцарии, чтобы утром найти их. Колокольчики привязывают к вожакам. Понимаете, есть лошади — природные лидеры, другие подчиняются им. — Он добродушно улыбнулся. — Уверен, это тяжелый труд — собрать их утром, когда светит солнце и от деревьев падают тени.Уилки точно подметил эту особенность леса, потому что мы проехали мимо группы из трех лошадей, стоявших за кустами, и я не заметил их, пока одна не мотнула головой и не зазвенел колокольчик.— Рэнглеры пригоняют на ранчо столько лошадей, сколько нужно для прогулок, — вступила Бетти-Энн. — Остальные остаются среди холмов. Может, их приведут завтра, если они попадутся первыми.— Бывает так, что лошадь пропадает на целую неделю? — спросил я.— Пожалуй, — неуверенно ответил Уилки. Он и в самом деле не знал. — Конечно, если им нужна именно эта лошадь, то рэнглер поедет в горы и найдет ее. Я знаю, так бывало.— Кто умеет хорошо ездить верхом, может утром поехать с рэнглерами в горы собирать лошадей, но они скачут вверх-вниз, а не ездят прогулочным шагом, — сообщила Бетти-Энн.Тропинка, по которой мы ехали, была пологой и каменистой.— Эти лошади, дорогая, для того и созданы, — ласково проговорил Уилки. — Они не похожи на тех спокойных животных, какие были в школе верховой езды у нас дома.На одиннадцати тысячах футов над уровнем моря тропинка уперлась в маленькое затененное деревьями плато, откуда открывался захватывающий дух вид на долину, поросшую соснами, с большим сверкающим озером посредине. Все схватились за фотоаппараты и взволнованно защелкали затворами. То и дело раздавались восклицания, что такая красота требует тишины. Потом обе группы снова стали спускаться вниз.Во время ленча Йола спросила, понравилась ли мне утренняя прогулка, и я без усилия ответил, что понравилась. Дети Уилкерсонов называли меня Ганс и просили после ленча поплавать с ними в реке. Уилки хлопал меня по плечу и говорил, что я хороший парень. Бетти-Энн, не заметив интереса к себе, начала раздраженно поглядывать на меня, что могло бы изменить мнение мужа, если бы он заметил ее настроение.Я вышел из-за стола последним и захватил большой ломоть хлеба, завернув его в бумажную салфетку. У себя в коттедже я достал пакет со специально привезенными продуктами, наполнил карман кусочками сахара, а на хлеб положил целую банку сардин. С хлебом, завернутым в салфетку, я лениво побрел через кусты к маленькому паддоку с кобылами и жеребятами.Там я положил на одну руку сахар, а на другую — хлеб с сардинами. Кобылы подошли и выбрали сахар. Жеребята выбрали сахар. Запыленный жеребец-полукровка, которого Матт купил недели две-три назад в Ларами, оказался менее любопытным, чем остальные, и подошел последним.Он понюхал сардины, поднял голову, насторожил уши и посмотрел на вершины гор, будто услышал отдаленный зов, почувствовал забытый запах. Его нежные ноздри задрожали. Я смотрел на великолепную линию головы, на изящный разрез глаз, на совершенный переход головы в шею. У него были грудь чистокровного породистого жеребца и колени скаковой лошади.Гнедой наклонил голову к сардинам и съел их все до единой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78