– Кто первый начал?
Вперед выступил Молчун:
– Мне чужого не нужно, но обрезанную ефимку не возьму, – сказал он и протянул на ладони отрезанную по краям монету.
– А мне самые затертые дали, – пожаловался Кнут.
– Соберите все деньги, я сам разделю, – тоном, не терпящим возражений, сказал Минин. – Кто не все вернет, и долю не получит, и я с него своими руками шкуру спущу.
Таким решительным народного героя мне еще видеть не доводилось. Взгляд его был жесток и непреклонен. Волонтеры, пряча глаза, начали ссыпать монеты на запачканную тряпицу. Кузьма подобрал с земли яблоко раздора и, не оглядываясь, пошел к избе.
Виноватые ратники гуськом двинулись следом.
– Я хотел по справедливости, – ища у меня сочувствия, сказал Крайний, – а он чего-то, того...
Кашу ели молча. Никаких вопросов о дележе Минину не задавали. Бойцы выплеснули эмоции и теперь готовы были подчиниться любому решению арбитра. После обеда Кузьма разложил деньги по равным кучкам и Кнут, стоя спиной к столу, называл, кому какая из них достанется. Против Божьего промысла никто не возражал.
Вскоре дождь, наконец, кончился, и в прогалины начало проглядывать солнце.
– Седлать! – приказал Минин, беря командование в свои руки.
Волонтеры без промедления бросились седлать лошадей. Никто ни с кем не разговаривал. Златой, вернее, будет сказать, серебряный телец расколол наше единство. Парни обменивались такими злыми взглядами, что было ясно – инцидент еще далеко не исчерпан.
– Я назад в Семеновское не согласный, – неожиданно заявил Ефим, когда настало время выезжать, – не пойду больше в крепость. Было видно, что решение далось ему с трудом, а драка явилась лишь катализатором. – Пусть кто хочет, тот и бежит до материной юбки.
– И я, и я не согласный, – поддержало его несколько голосов.
Мне, собственно, было все равно, вернутся ли крестьяне в крепостное состояние, или нет. Исключительно из добросовестности предупредил:
– Время нынче смутное, трудно вам будет, в общине легче будет выжить.
– Хоть день, да мой! – упрямо ответил Ефим. – В казаках не хуже, чем в крестьянах.
Как часто бывает, шальная копейка враз переменила психологию и нестойкие жизненные принципы ее обладателя. Небо вдруг показалось в алмазах, жизнь яркой и праздничной.
– Денег вам на всю жизнь не хватит, кончатся, что будете делать? – спросил Минин.
Ефим скептически хмыкнул и будто невзначай покосился на свое «обмундирование» и оружие.
– Кончатся – добудем, – насмешливо произнес он. – Ну, кто со мной?
Четыре человека, не раздумывая, подошли к нему.
– А вы что будете делать? – спросил я Ивана Крайнего и остальных волонтеров.
– Я в Москву подамся, – пряча глаза, ответил Иван, – в стрельцы пойду.
– А мы по домам, – ответил за оставшихся рассудительный Крот, – нам казачить да разбойничать не по-христиански.
Все уже сидели в седлах и осталось только разъехаться. Однако вбитая с младых ногтей привычка подчиняться была столь сильна, что никто без разрешения не осмеливался начать действовать. Я не знал, что лучше для этих парней, вернуться в зависимое, крепостное состояние или проявить инициативу и пуститься в бурное, как говорится, житейское море без руля и без ветрил.
– Ну, что же, у каждого своя судьба. Бог вам в помощь, – только и сказал я.
Распад команды создавал нам с Мининым определенные трудности по части транспортировки казачьего сундука, но теперь, когда мы оставались вдвоем, можно было разобраться с его содержимым и перегрузить ценности, если таковые там окажутся, в более подходящую тару.
– Прощайте всем, – поклонился честной компании Ефим и со своими сторонниками, не оглядываясь, направился в объезд подворья к лесу.
Крайний, не произнеся ни слова, молча поклонился и ускакал в противоположном направлении. Остались только мы с Мининым и идейные хлебопашцы.
– Ну, и нам пора, – сказал Крот, ставший неожиданно для себя лидером группы, – прощайте и спасибо за все. Не поминайте лихом!
– Прощайте, – ответили мы с Кузьмой.
Перед расставанием я посоветовал волонтерам не выезжать на большие дороги и пробираться проселками.
– И к себе в деревню пока не показывайтесь – переловят стрельцы, – добавил Минин.
Крестьяне уехали, и мы остались вдвоем.
– Вскроем сундук? – предложил я.
Весил этот хранитель казачьих тайн килограммов шестьдесят. Упаковали его капитально и залепили так, чтобы в него не попала вода.
– Неужто здесь столько золота? – нетерпеливо спросил народный герой, – это какие же деньжища! Царская казна!
– Посмотрим. Принеси топор, он в сарае.
Сбить навесной замок было нетрудно, сложнее оказалось поднять приваренную какой-то замазкой крышку. Пока я возился, пытаясь загнать толстое лезвие «топорно» выкованного топора в щель, на хутор неожиданно вернулся Кнут.
– Ты зачем здесь? – спросил его Минин.
– Дяденька боярин, можно, я при тебе останусь? – обратился ко мне подросток.
– Ты же домой уехал.
– Нет у меня дома. Тятя с мамкой померши, а я у чужих людей в приемышах живу. А деньги у меня наши отобрали. Дозволь, батюшка боярин, тебе служить. Парнишка был хороший, услужливый и трогательно наивный. Отсылать его одного в деревню было бесчеловечно, да вряд ли сумеет благополучно туда доехать: либо убьют дорогой, либо заберут в холопы. Мне же помощник мог понадобиться.
– Ладно, пока останься, там видно будет, – решил я.
Наконец крышка сундука поддалась усилиям и открылась. Никаких россыпей золота и драгоценных камней в сундуке не оказалось. Он был доверху набит бумажными свитками.
– Это еще что такое? – удивился я, беря лежащий сверху трактат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95