Я, как и в прошлый раз, едва успел в развороте отсечь направленную на меня рогатину. Обезоруженный противник проскакал мимо. Я резко повернулся и стал свидетелем интересного зрелища. В седле остался только один из нападавших, тот, которому я перерубил рогатину. Остальные трое находились в разной степени падения. Причем вид у них за пару секунд полностью изменился. Ратники безжизненными кулями валились из седел, а мой служитель культа все в той же позе Давида стоял на старом месте, картинно опираясь на свою дубину.
– Ты что с ними сделал? – ошарашено спросили, продолжая вполглаза следить, что собирается предпринимать обезоруженный ратник.
– Поучил, как следует уважать священный сан, – хмуро сказал Алексий. – Будут в другой раз знать, как почитать Господа и церковь.
– Ну, насчет другого раза не уверен, думаю, что он у них вряд ли будет, – с сомнением пробормотал я. – Ты их что, колдовством или молитвой убил?
– Не кощунствуй, – не глядя на меня, ответил поп и вдруг, молниеносно развернувшись вокруг своей оси, запустил березовым стволом в сторону наблюдавшего за нами последнего оставшегося в седле ратника.
Бросок был так силен, точен и неожидан, что тот не успел не только уклониться, но, как мне показалось, понять, в чем, собственно, дело. Дубина, вращаясь в воздухе, настигла мужика, и он, как сбитая кегля, опрокинулся на круп лошади, однако ратник оказался малым крепким и каким-то чудом удержался в седле. Испуганное резким движением животное шарахнулось и ускакало.
– Уез!!! – должен был бы воскликнуть меткий «дубинобол», но английский язык пока до святой Руси не добрался, и поп ограничился довольным кряканьем.
– Где это ты, отче, так драться научился? – с невольным уважением спросил я.
– У нехристей проклятых, – истово крестясь, ответил поп, – у янычар и мамелюков.
– Так ты что, и турком был, и египтянином?
– Прости, Господи, грехи наши тяжкие, – тяжело вздохнув, ответил Алексий. – Уходить надо отсюда, а то не ровен час, кто здесь застанет, опять придется лить христианскую кровь.
Такая постановка вопроса меня удивила. Однако спорить было не о чем.
– Давай возьмем себе одного коня, – предложил я.
– Нельзя, – возразил отец Алексий. – И твоего Гнедка лучше бы оставить. Мы, видать, в осиное гнездо попали, как бы его не растревожить.
Мне стало жалко бросать симпатичную лошадку, но Алексий был, по-видимому, прав, лошади более приметны и узнаваемы, чем люди. Однако я все-таки попытался его уговорить:
– Пешком нам быстро отсюда не уйти, нас опознают и поймают.
– А мы твой облик изменим и спервоначала пойдем не вперед, а назад.
Идея возвращаться мне так же не понравилась, но возразить было нечего. Действительно, если нас станут искать, то в первую очередь на пути к Москве.
– И как мой облик менять будем?
– В свой стихарь тебя одену.
– Тогда пошли, – согласился я.
Стараясь не смотреть на безжизненно лежащих на дороге недавних противников, я пошел назад. Отец Алексий ненадолго отстал, но через несколько минут догнал меня пристроился рядом. В его руке появилась сабля, принадлежавшая предводителю.
– Казну забрал и саблю, – пояснил он, – теперь они татям без надобности, а нам сгодится.
– Оружие нужно спрятать, – сказал я, – ты же священник.
Не сбавляя шага, поп просунул саблю вместе с ножнами за пазуху и укрыл ее под рясой. Потом из своего мешка выудил церковное платье с широкими рукавами, как я догадался, «стихарь», и передал мне. Я натянул эту хламиду поверх своей одежды. Алексий был высок и толст, так что стихарь, обвиснув на плечах, по длине пришелся мне почти впору.
– А шапка есть? – поинтересовался я.
– Клобука другого нет. Так ходи.
Дальше мы шли молча. Обсуждать случившуюся бойню мне не хотелось. Поп, подняв глаза к небу, беззвучно молился, видимо, просил прощение у Бога.

Глава 3

Переночевали мы в курной крестьянской избе. Два чернеца у крестьян любопытства и особых вопросов не вызывали. Хозяева поделились с нами своей скудной трапезой, состоявшей из пустой каши, пушного хлеба, в котором мякины оказалось больше, чем муки и простокваши. Постелили нам старые овчины на примитивные лавки в холодной горнице и оставили с Богом.
Алексий, притихший и сосредоточенный после недавнего происшествия, тяжело вздыхал и ворочался на жестком ложе. Я тоже долго не мог заснуть. Кусали клопы, бока мялись о неструганое дерево, и вообще, все произошедшее было глупо и грустно.
Утром, простившись с хозяевами ночлежной избы, мы, как говорится, по холодку продолжили путь. Дороги по-прежнему были мокры и грязны. Мои сапоги совсем раскисли, грубая крестьянская пища бродила в желудке, и я теперь мечтал исключительно о тепле, отдыхе и горячей воде.
О Москве пока можно было забыть. В течение дня нам несколько раз попадались казачьи и земские разъезды, ищущие неведомо кого, возможно, нас. Они останавливали и допрашивали путников, идущих в сторону столицы. Мы вели себя скромно, шли, не поднимая на встречных глаз, и нас пока не тревожили. Оружие, спрятанное под рясами, было незаметно и не привлекало внимания.
Пока все шло вполне успешно, и мы медленно продвигались вдоль устья Оки на восток в расчете добраться до следующей радиальной дороги на столицу.
Алексий более стоически, чем я, переносил дискомфортное пешее путешествие. Казалось, что его тревожат ни стертые, мокрые ноги, а только уязвленная совесть. Я попытался с ним обсудить случившееся, его ратные подвиги, но он разговор не поддержал и окончательно замкнулся в себе.
Идти рядом с упорно молчащим спутником, вчера еще весельчаком, а сегодня угрюмым меланхоликом, было утомительно, и я начал подумывать о том, что нам лучше разойтись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95