Ожидали, что к вечеру явятся судебные представители, но они не пришли. Добросердечные сестры предложили сиделке сменить ее на ночь, предполагая, что та совершенно измучена долгим бдением, но получили решительный отказ.
И должно признать, что в эту ночь Даво была на высоте. В течение двенадцати часов, восьми вечером и восьми утром, она несла службу, не смыкая глаз, прислушиваясь и выжидая. В голове у нее роились самые несусветные мысли. Отныне она была убеждена, что подслушиванием добудет себе приличную ренту.
Увы, рвение сиделки пропало втуне. Если бы она догадалась притвориться спящей, то всякое могло бы случиться. Но она честно бдела. Раненый лежал, словно рыба, вытащенная из воды, лихорадка его отпустила.
Когда пробило восемь часов, в приемной появилась мать Франсуаза Ассизская. Бедная сиделка раскраснелась от ужасной мигрени, раненый же был бледен после вспышки лихорадки, но спокоен и прекрасен во сне, столь прекрасен, что престарелая затворница испытала прилив горделивой нежности. Спустя полчаса прибыли судейские чиновники со своими орудиями труда и в сопровождении трех врачей, которые должны были вынести окончательный вердикт состоянию больного.
Допрос начался весьма сурово. Судья перво-наперво объявил раненому, что более не существует никаких сомнений в его способности отвечать на вопросы, и добавил, что упорное молчание будет истолковано не в его пользу.
Раненый оставался безучастным, веки его были прикрыты, и ни один мускул не дрогнул на юном прекрасном лице. Помощнику судьи, представителю молодого поколения и любителю искусства, невольно пришло на ум сравнение с античной статуей. Секретарь суда пребывал в задумчивости. Юристы – люди здравомыслящие, и в судебных кулуарах не питают иллюзий по поводу человеческой натуры. Секретарь суда размышлял о том любопытстве, которое вызывает всякое преступление и обеспечивает «Судейской газете» непреходящую популярность.
После того как первая атака была отбита, в бой вступил медицинский корпус, находившийся в резерве. Три ученых мужа, прославившихся благодаря своим выступлениям в суде присяжных, высказали, как водится, три противоположных мнения, при этом каждый ссылался на состояние больного. Однако вывод они сделали одинаковый, а именно: во-первых, больной вполне владеет своим телом и разумом; во-вторых, его перевозка, при соблюдении соответствующих предосторожностей, не представляет в настоящее время ни малейшей опасности.
И, как следствие, помощник судьи уведомил настоятельницу, что завтра, в пятницу, в это же время, за раненым приедет карета, чтобы перевезти его в место, где он будет в пределах досягаемости закона.
Мать Франсуаза Ассизская уединилась в своей келье. Когда судейские чины отбыли, она вызвала к себе настоятельницу. Был отдан приказ запереть приемную, оставив раненого наедине с сиделкой. Последнюю лишь один день отделял от «неслыханного счастья». Хотя бедная женщина ничего не добилась в жизни, она тем не менее сохраняла высокое о себе мнение.
– Как бы так изловчиться, – подумала она вслух, – чтобы обмануть молодого человека.
Сиделка и не догадывалась, что была, как никогда, близка к успеху, ибо молодому человеку пришла в голову мысль уговорить ее содействовать его побегу. Если бы она промолчала, он, возможно, открылся бы ей.
Но она заговорила, обнаружив грубую расчетливость своей натуры. Ролан, вовсе не будучи дипломатом, однако ничем не выдал возмущения словами сиделки и вновь замкнулся в гордом молчании. Эта женщина была врагом. Он сожалел, что рядом нет добрых сестер, и ждал ночи.
Ролан не мог быть уверен, что ночью ему представится случай убежать, но такова природа надежды. Она часто делает ставку на чудо, особенно в крайних обстоятельствах.
К полудню Даво, устав болтать, умолкла. Она невыносимо хотела спать, ее мучила головная боль. Когда ей принесли обед, она не притронулась к нему, хотя обычно на аппетит не жаловалась. От запаха еды ей сделалось дурно. Она отнесла обед за ширму и почувствовала, что у нее кружится голова. Сопротивляться более не было сил, стоило ей присесть, как она впала в глубокий тяжелый сон.
Ролан жадно следил за ней из-под полуприкрытых век. Поначалу он не поверил в то, что она заснула, опасаясь ловушки. Он тихонько покашлял, затем громче, он поерзал в постели – Даво храпела. Тогда Ролан, притворившись, что бредит, произнес несколько бессвязных слов и крикнул приглушенным голосом: «На помощь! Убивают!»
Даво не шевельнулась.
Убедившись таким образом, что ему не грозит опасность, Ролан рывком сел в постели. Он улыбался, радуясь своему выздоровлению. Легко, без усилий встав с кровати, он направился за ширму, где обычно упражнялся. Он шел без поддержки. Конечно, в бой идти ему было пока рановато; несколько самостоятельных шагов, так порадовавших его, не прошли ему даром: пот выступил у него на лбу, но все равно, какой прогресс по сравнению с тем, что было накануне! Впрочем, путь ему предстоял недолгий. Прислушиваясь к разговорам сестер, он понял, где находится: до дома матери было пятнадцать минут ходу.
Лучи яркого мартовского солнца проникали сквозь оконные решетки приемной. Впервые Ролан смог добраться до окна. Он увидел деревья и траву, и сердце его сильно забилось, словно он уже дышал воздухом свободы. Теперь ему казалось, что единственным препятствием на пути к свободе является отсутствие одежды. Он принялся искать, рыская по огромной пустынной приемной, как ищут повсюду пропавшую вещь, заглядывая даже в те ящики, что слишком малы для нее.
Разумеется, у него не было никакого шанса найти хоть какую-нибудь одежду в приемной, и Ролан знал об этом, но продолжал поиски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159