Это был знаменитый шкаф, настоящий памятник истории. В нем хранились, бывало, неимоверные суммы.
Шкаф пережил пожар в суде, многое повидал на своем веку, о нем писали газеты. Он убил человека, отхватив тому голову почище гильотины.
Нет, то не был рядовой представитель племени шкафов. Какая-то роковая цепь связала его с судьбой Лекока, вложившего в свои злодеяния куда больше ума, чем потребовалось бы, пожелай он прославиться честными делами.
Странное, но вместе с тем расхожее заблуждение! Люди никак не хотят понять, что творить зло стократ труднее, нежели добро, а труды, вложенные во зло, принесут стократ меньше, чем употребленные на добрые дела.
Это был шкаф Банселля, потом Шварца; в сей шкаф Приятель – Тулонец намеревался запереть на пять миллионов фальшивых банкнот, и был обезглавлен острым краем его тяжелой створки.
Добряк Жафрэ был большой любитель сэкономить. Когда имущество барона Шварца распродавали, он за смехотворную цену приобрел несгораемый шкаф знаменитого банкира.
В нем и сейчас лежали миллионы, или, по крайней мере, грамоты, открывавшие путь к миллионам, то есть свидетельства о рождении, браке и смерти Раймона, герцога де Клар, пропавшие у мэтра де Мальвуа, а также свидетельство о рождении Ролана и свидетельство о смерти Терезы.
И вот рядом с этим-то шкафом стоял, согнувшись пополам и в упор разглядывая замочную скважину, человек, от одного вида которого отвага конторы Дебана вмиг сменилась робостью: виконт Аннибал Джожа, названный нами (возможно, чересчур сильно) холопом Маргариты Садула.
Когда контора Дебана ввалилась в гостиную, он даже не пошевелился.
Но при первом же слове Комейроля, который, рассыпаясь в извинениях, что-то невнятно спросил, виконт распрямил свой почти по-женски изящный стан и откинул со лба шелковистую смоль кудрей.
– Я рассматривал его, – сказал он. – Крепкая штуковина. День добрый, дражайшие. Не хотелось портить вам десерт, но сил больше нет торчать на улице. Мы, неаполитанцы, не выносим холода. Тогда я сказал словечко, и меня впустили. Как поживаем?
– Вы с посланием от госпожи графини? – пробормотал «король» Комейроль, растерянный, словно мальчишка, которого застукали за пакостным делом.
– Да, дражайший, – ответил виконт Аннибал, отчеканивая каждое слово. – Должен сообщить вам, что теперь вы должны быть готовы к любым неожиданностям. Этой ночью в особняке де Клар будет день.
ДОБРЯК ЖАФРЭ ЗАСЫПАЕТ
Комейроль, белый как мел, натужно улыбался; Добряка Жафрэ просто трясло; остальные кто как мог переживали сей удар, способный расстроить и самый крепкий желудок.
Что чувствовал бы новобранец, которым шесть лет и одиннадцать месяцев власти не интересовались и вдруг призвали в армию накануне сражения, за десять дней до истечения призывного возраста?
Так и тут: об этих делах и думать забыли. Контора Дебана, род частной ложи в недрах романтического братства Черных Мантий (о котором она мало что знала и была связана только через своего главу, господина Лекока) еще не нюхала пороху. Эта самая ложа была учреждена ради одного-единственного дела, каковое состояло в том, чтобы обратить к выгоде означенного господина Лекока наследство де Клар. Лекока не стало; Черные Мантии рассеялись. И вот теперь нежданно-негаданно потусторонний глас трубы возвестил судный день…
Контора Дебана отвагой не блистала (слабость в ряду прочих ее пороков вполне простительна) и знала, что бывшая Маргарита Бургундская и под графским титулом сохранила жуткие замашки прежних дней. И хотя смерть Лекока, на первый взгляд, освобождала контору от обязательств, каждый здесь так или иначе чувствовал себя в цепких в руках графини дю Бреу де Клар не очень уютно и безопасно.
– Это насчет молодого герцога? – спросил Комейроль у виконта Аннибала, занявшего один из стульев.
– Какого еще молодого герцога? – удивился неаполитанец. – Это Господин Сердце, что ли, герцог? Бездарный пачкун, которого нашли в капусте! Возможно, графиня пожелает что-нибудь для него сделать. Садитесь же, милостивые государи, и мирно попивайте свой кофей. Я тоже охотно с вами выпью.
Комейроль и его приятели переглянулись.
– Чтоб меня! – буркнул бывший старший письмоводитель. – У нас хотят вытащить изо рта последний кусок хлеба, когда дело уже в шляпе! Одиннадцать лет над ним корпели!
Виконт Аннибал поставил чашку.
– Доктор Самюэль, должно быть, сообщил вам последние новости, – сказал он, обращая к последнему одну из тех ослепительных улыбок, в которых и самый проницательный физиономист не сыскал бы никакого смысла. – Наш обожаемый граф нешуточно болен.
Он положил в кофе сахар; кругом царило тревожное молчание.
– Нешуточно болен, – завел он снова. – Я родом из Италии, дражайшие, и с моим появлением на свет не все ясно. Вы же знаете: у герцогов де Клар всегда было какое-то особое влечение к Италии… Возраст мой в самый раз. При наличии грамот и свидетельств я мог бы наследовать не хуже иных…
Никто не проронил ни слова, но лица помрачнели. Виконт Аннибал залпом выпил полчашки кофе.
– Так в чем же дело?.. – спросил раздавленный Комейроль.
– В общем, – прервал его виконт Аннибал, – Маргарита женщина гениальная. Нынче ночью случится нечто необыкновенное, подробности мне неведомы. Может, Маргарите понадобится герцог, ибо ей взбрело в голову сделаться герцогиней.
Проглотив что оставалось в чашке, он повторил:
– Подробности мне неведомы. Я, дражайшие, как и вы, всего лишь болванчик, который поднимает ручку или ножку, когда дернут за нужную нитку.
– Господин виконт, – с достоинством произнес Добряк Жафрэ, – я вам не болванчик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159